Любашин снял трубку и набрал номер.
– Яша, зайди, – попросил он.
Через пару минут в кабинет вошел финансовый директор театра Яков Блюмкин. Он прошествовал к письменному столу и сел напротив Любашина.
– Был в департаменте? – спросил Блюмкин.
– Уже известно? – в свою очередь спросил Любашин.
– Весь театр гудит, никто точно ничего не знает, но все говорят, что новости плохие.
– Не просто плохие, а хуже некуда, – хмуро подтвердил Любашин.
– Закрывают? – ахнул Блюмкин.
– В каком-то смысле, да. С Нового года нас лишают бюджетного финансирования. Переходим на самоокупаемость. – Директор театра выжидательно посмотрел на своего заместителя. – Что скажешь, дорогой Яков Ефимович? Ты у нас единственный в театре еврей, все теперь зависит от тебя. Выручай.
– Еврей – это еще не волшебник, Николай. Я давно предполагал, что однажды это случится.
– И что?
Финансовый директор развел руками.
– Как видишь, результаты не позволяют нам быть оптимистами.
– Я это и без тебя знаю. Но теперь обстоятельства изменились, надо спасаться. Где спонсоры? Их становится только меньше.
– Я постоянно веду с кем-то переговоры. Но никто не желает нам помогать. Наш театр слишком мал и незаметен, нас спонсировать нет никакой выгоды. Посадочных мест немного и заполняются в самом лучшем случае наполовину, пишут о нас мало и редко хорошо. Кто станет вкладывать деньги в такой проект.
Какое-то время Любашин угрюмо молчал, он прекрасно сознавал правоту своего финансового директора. Как и свою вину; за годы своего директорства он мало, что сделал для изменения ситуации к лучшему. Да и зачем, если деньги сами исправно приходили без всяких усилий с их стороны.
– Что же делать, Яков? – спросил он.
– У нас есть почти полгода. Надо за это время все кардинально изменить.
– Легко сказать, – хмыкнул Любашин. – Как ты себе это представляешь?
– Я давно об этом размышлял, Николай. Нам срочно нужен новый главный режиссер.
– Ты запамятовал, у нас есть главный режиссер – Егор Тимощук.
– Во-первых, он не главный, а лишь исполняет его обязанности. Во-вторых, нам нужен совсем другой человек.
– Чем тебя Тимощук не устраивает? Я знаю, ты его не любишь, потому что он антисемит.
– Антисемит, – кивнул головой Блюмкин. – Но мало ли в мире антисемитов, всех не любить – никаких сил не хватит. Я не люблю его, потому что мне он не нравится, как режиссер. Как говорят в некоторых кругах, он не дает кассы. И уверяю тебя, не даст. Понимаю, он твой протеже, но сейчас не то время, когда следует исходить из таких критериев.