Моему другу. Первая книга стихов - страница 4

Шрифт
Интервал
То мокрым лугом, то по стылым плавням,
То отмелью, где коротки шажки,
Выходим мы к раздумию о главном,
К родным сердцам, которым мы близки,
К приятному рассвету без похмелья,
С чириканьем и писком первых птах,
К тем облакам, что стелятся куделью
Над миром наших прав и наших плах.
Так пусть стихи, которые мы правим,
Сгорят, подобно юности, в костре,
Вершина жизни – привыкать к бесправью,
И петь с листа, подобно мошкаре,
Восславить час прихода и ухода,
Когда, непостижима и стара,
Останется лишь мудрая природа
Лечить и нежить раны от костра.

«Не жалей догоревших творений…»

Не жалей догоревших творений,
Пусть листы будут снова белы́:
Нам достанет костра озарений,
Да простого тепла от золы.
Если сердцем слова не хранимы,
Пусть убогая их нагота
Невесомо проносится мимо,
Ткань живого огня напитав.
Эта ночь – очищения ради,
Эта блажь – не охота на ведьм,
Если собственной страсти тетради
Будут в пламени ясном гореть.
Инквизитора доля сурова:
Разделяя с землёй небеса,
За чужое неверное слово
Из растения чурку тесать.
Жизнь поэтов по сути другая —
Жить, земное в небесном любя,
Никого, ничего не сжигая,
Кроме части фальшивой себя.

Плиоцен

Давай себя переоценивать
Шкалою строгой плиоцена,
На пепел слов себя нацеливать:
Не всё, что пишется, бесценно.
Бесценно только то, что полностью,
Наперекор свинцу и стали,
Живою памятною порослью
В душе вседневно прорастает.
Что ввечеру по ставням стукает
Вишнёвой веткою расцветшей,
Но не докукою, не скукою —
Непобедимой силой вешней.
Что позабудется, да вспомнится,
Как забытьё ни укрывает,
Всё, от чего светлеет горница,
И горечь сладкою бывает.
Не фраза, выловлена ситечком
Из густоты словесных сливок —
Порою хриплое, осипшее,
Порою вовсе молчаливо,
Такое слово не кончается
Витиеватым дымом печки.
Такое слово не прощается,
В котомку брошено за плечи.
Таких даров нельзя отцеживать,
В них живо всё, легко и цельно.
К чему себя переоценивать?
Не всё, что пишется – бесценно.

Дом моего отца

Отец, прости меня, если можешь,
В небесном, далёком твоём далеке.
Ты больше рыбы не потревожишь
Удою в крепкой твоей руке.
Твой дом не сдержать надёжным запорам
От разграбленья запойных душ,
И твой топор, украденный вором,
Ушёл от дел в дремучую глушь —
Не срубит сруба, не сладит баньки.
И где-то теперь гармошка твоя?
Душа, подобная самобранке,
Свернулась, взошла в иные края.
Твой сад зарос, и для яблонь школа
Следующая страница