Он перебирал эти незначительные мелкие дела, как монеты: подъём в 6:10, душ, бритьё, быстрый завтрак. Двадцать минут на трамвае до метро, шесть остановок под землёй и двенадцать минут пешком до здания Бюро статистики. Работа с восьми до пяти с перерывом на обед в столовой, обратная дорога, прогулка, магазин, ужин, телесериалы и сон. Каждая мелочь вроде тарелки, вымытой сразу после еды, помогала Адаму удерживаться в «здесь и сейчас», и он ревностно цеплялся за свои ритуалы, как выброшенный на необитаемый остров путешественник, пытающийся восстановить привычный мир с помощью камней и пальмовых листьев. Это больше не было попытками угодить высшим силам, а только способом не укатиться вниз по глухой чёрной трубе, с ревущей где-то вдали смертоносной водой.
Все его безупречно белые рубашки, аккуратно уложенные волосы, чистые в любую слякоть ботинки, бывшие когда-то частью натуры того Адама, которого он смутно помнил, сейчас превратились в спасательный круг невротика, собирающего свою хрупкую реальность по кусочкам. В день, когда он забудет почистить свой песочного цвета плащ от невесть откуда взявшихся кошачьих волосков или расставить тарелки по размеру в кухонной сушилке, можно будет со всей определённостью утверждать, что Адама Шермана больше нет.
«Клац-клац-клац», – отбивают в его голове крошечные молоточки. Не слишком громко, иной раз и не поймёшь, что слушал это девять часов подряд, пока не выйдешь на воздух после звонка. Звонок тоже эхом отдаёт в черепной коробке ещё несколько минут, так что в конце концов начинаешь чувствовать себя насквозь больной старой развалиной. Бывает и так, что молоточки продолжают клацать бессонной ночью, когда жизнь замерла до рассвета и тишина давит на уши. В такие моменты Адам иногда жалел, что под рукой нет дробовика, чтобы прекратить это всё одним последним взрывом звука.
Он не сразу заметил, что его пальцы остановились. Перед глазами расплывалась таблица, где бесконечные колонки чисел водопадом сбегали вниз, за пределы монитора его старенького компьютера. Взгляд не желал больше фокусироваться на них или был неспособен физически, и Адам отыскал ближайший объект, на котором мог отдохнуть глаз, – белобрысый затылок сидящего впереди коллеги, выстриженный под идеальный горшок. Адам подумал, что даже не помнит его имени.