– Кричи, кричи, милая! Громче! – и снова губы мои сдавили потемневший выступ, приложив еще больше сил и добавился к ним язык, кружившийся вокруг него, вдавливавший, дразнивший, а затем и зубы мои осторожными покусываниями коснулись его и от вопля ее задребезжали зеркала, уверенные в потере для себя всех отражений.
– Нет, нет! Прекратите! – она выгнулась, попыталась повернуться на бок, левая рука ее вытянулась, натягивая веревку. – Не могу больше! Хватит!
Привычный к подобным возгласам, я лишь усилил свой напор, прижимая к себе ее дергающиеся бедра, стараясь не замечать ударов пятками по спине.
– Что?!! – она прекратила дергаться, приподнялась, уставившись на меня глазами, погрязшими в неизбывном ужасе пожираемой живьем добычи. – Что это?!
Оргазм ударил ее и она согнулась, мелко затряслась и в глубине той дрожи возникла другая, растоптавшая ее размеренной поступью яростного гиганта и мне пришлось отнять от девушки губы. Промежность ее, несмотря на все усилия моих рук, вздымалась и опускалась, губки влагалища оставались раскрытыми, сияющие от смазки и слюны, бедра трепетали и, словно один глубокий вдох исходил из нее короткими вспышками, сквозь тоскливый, мертвенный вой пробивались жалобные стоны. Слезы текли из ее неспособных моргнуть, узревших первозданное сияние глаз, широко открытый рот желал поглотить все сущее, мне же оставалось, вобрав последние остатки ее вкуса, с терпеливым спокойствием ожидать, когда наслаждение покинет ее.
Едва тело ее успокоилось и обмякло, упало на черную простынь, как я отпустил его, я вскочил и бросился к двери. Кабросс отступил, но я понял, что в его умениях не было нужно. Обнаженный, Иоганн стоял посреди коридора, поглаживая свой и без того напряженный член.
– Скорее! – я отпрыгнул к стене и он, кивнув, бросился мимо меня, сотрясая своей яростной поступью весь дом.
Кабросс закрыл дверь и, не отпуская золотистой, принявшей форму змеиной головы ручки, склонился к белому дереву, ухмыляясь так, словно готовился вскрыть сейф, полный самых крупных ассигнаций.
Примеру его последовал и я, едва не касаясь ухом левой створки. Несколько тяжелых шагов закончились скрипом кровати, непонятным мужским шепотом, мгновением тишины, мужским стоном, новой тишиной и девичьим криком, намного более тихим, чем произведенный ранее, имевшим в себе нечто более жестокое и порочное, признание поражения, открывающего возможность для многих грядущих побед.