– Ну и кто звонил тебе, Рома? Что за человек? – поинтересовалась Екатерина.
– Командир подразделения, в котором я служил.
– Кажется, он сообщил тебе хорошую новость?
– Да, меня не уволили, а вывели за штат.
– И что это значит?
– Это значит, что я буду продолжать получать деньги, а через год, если медкомиссия не перекроет кран, смогу вернуться в армию. За мной остается служебная квартира, пока не получу постоянную.
Екатерина с интересом взглянула на прапорщика:
– У тебя есть квартира в Москве?
– Служебная.
– Но ты в ней живешь?
– Ночевал, когда был свободен от службы, а это случалось редко.
– Смотри, а ты завидный жених!
– Претендуешь на роль невесты?
– Куда мне! Ты себе молодую найдешь.
Николаев решил сменить тему и заявил:
– Что это мы все обо мне? Сама-то как?
– Да тебе уже доложили, наверное. Мол, развелась, живет с предками, ублажает хозяина магазина, в котором работает. Или нет?
– Говорили, Катя, много, но все ли это правда?
– Да так и есть, Рома. И развелась, и к родителям переехала, и с Арсением сплю, когда ему захочется, потому что другой работы не найти. Ни здесь, ни в Москве. Кому я в столице нужна? Сутенерам, которые Ленку Гусеву стелили под клиентов? Да и им молоденькие требуются. Вот так, Рома. Вам, мужикам, в жизни легче. И работу найдете, и баб. А нам!.. Ну да ладно. Чего говорить о том, что изменить нельзя.
– Изменить, Катя, можно все и всегда. Было бы желание и характер.
Екатерина вздохнула:
– Слышала я это уже. От матери, от подруг, у которых в жизни все сложилось. Но у каждого своя судьба.
Екатерина допила бокал шампанского, потянулась, от чего ее грудь поднялась и заколыхалась. Только сейчас Николаев заметил, что на ней не было лифчика.
– А может, в монашки податься, Рома? Монастырь женский недалеко. Все заботы уйдут. Молись да работай, работай да молись. Крыша над головой будет, с голоду не помру. Не придется думать, как в этом чертовом магазине выручку делать, чтобы копейки зарабатывать. Не придется Арсения ублажать. Все считают, что я с удовольствием с ним шашни кручу. Нет, я его ненавижу, он противен до невозможности. Но терплю.