– Уж слишком ты, парнишка, много времени здесь проводил, не тратя при этом ни гроша! – оправдывались его новые друзья.
Центральный рынок порывист и непоседлив. Вайшьи[6] сменяют друг друга каждый месяц: кто-то обязательно вернется, а кого-то Джим больше не увидит. И лишь некоторые остаются безучастны к любым переменам. Кочевые торговцы всегда приносили с собой великое множество историй, которые успели заменить ребенку глаза и уши, стали компасом его сердцу.
Сегодня необычный день для учения – сегодня Джим бежит от собственной проницательности, он знает наверняка: ожидания родителей превратятся в бессильное огорчение. Слишком много времени и сил вложено в грядущий праздник, слишком много сделано для самого Джима.
Вот только если бы Мия знала, что своими друзьями Джим называет лишь кочевников с Центрального рынка, она бы впустила их в свой дом? Если бы Даниэль знал, чего Джим успел натерпеться от дворового отребья и что ему еще предстоит пережить на улицах лишь из-за того, что он чужой, то продолжил бы мастерить для них игрушки и зазывать в гости? К чему хлопотать над искусственными проблемами, когда настоящие обступили со всех сторон?
Спасаясь от непогоды и изо всех сил упираясь ногами в глиняную массу, Джим прокладывал дорогу к Центральному рынку. Безлюдная витиеватая тропа оставалась последним препятствием на пути к сухому навесу и теплому приему. Старое дхоти[7] тяжелело, впитывая в себя каждую каплю, заставляя мальчика сильнее пригибаться к земле.
Из темноты леса раздались приглушенные голоса, превосходящие шум природы. Дождь утратил звучание, позволяя безликим проникнуть в голову Джима. Они призывали его, раздаваясь у самого уха. По началу их было несколько, но затем пришли сотни таких же требовательных, винящих, корыстных голосов. Разрывая голову ребенка изнутри, они заставляли кричать от невыносимой боли.
Согнувшись в три погибели, Джим молился о спасении, как вдруг его левая нога соскользнула с края тропы, утягивая в самую настоящую яму!
В попытках ухватиться за торчащие корни деревьев Джим утопал ногами в вязкой глине, а на его ладонях проступала первая кровь. Глубокие порезы от ядовитого дерева не могли сравниться с болью от криков сотней не упокоенных душ. Голоса смешались воедино, оглушая с новой силой.
Высвободив одну ногу, вторая намертво застряла в витиеватых окаменелых путах соседних деревьев. Борьба была бессмысленна.