– Все, надоели, негодники, – решал Он, посылая им ураганы, эпидемии, извержения вулканов, голод, радиацию и безумие. И когда казалось, что до окончательного вынесения приговора осталась доля мгновения, Его Око внезапно выхватывало из общей массы неких существ, которые своими действиями заставляли Его воздержаться от объявления Конца.
Одни, улавливая тончайшие колебания эфира, пытались перенести горнию информацию на свои расовые табулы, другие, открыв внутренние вежды, летели спасать, делиться, помогать, отдавать, сгорать, добиваться, звать за собой, приносить себя в жертву, искать единственно верный путь, поднимать упавших, отдавать свою кровь. Иные, шли в самую сердцевину горящих треугольников, сражались, преодолевали страх, верили, надеялись и побеждали, открывали двери Знаний.
– Нет, они прекрасны и удивительны, – шептал Он растроганно, посылая им тепло, плодородие, благодать, щедрость, радость и любовь.
А потом все повторялось вновь: переполнялись чаши терпения, жалили терновые венки сомнений и увядали последние цветы надежд.
Он просто не знал, что с ними сотворить, ведь творить ему было присуще: те, кто доставлял ему столько беспокойства и хлопот, называли Его – Творцом, беспрестанно у него что-то просили, требовали и ожидали чудес.
А Он – просто опять не знал…
Никогда навязанная мне роль не пускала так прочно корни в мою кожу. Мой внутренний мир пока остается незыблемым, как гранитная кость, выпирающая из земной рваной раны. Я всегда спокоен, как загадочный древний камень Артефакт, спящий веками и желающий проспать еще столько же, сколько осталось до конца этого света.
Но на публике, жадно шныряющей глазами в поисках театральных страданий, я обязан ломать трагедию и, обливаясь искусственными слезами, путаться в длинных клоунских рукавах. На случай, если иссякнет слезный источник, на моем, белее мела, лице нарисовали жирную черную слезу. Эта безобразная капля по замыслу Великого Режиссера должна была навеки запечатлеть мои душевные муки по поводу вечно прячущейся за декорациями Девочки-Грёзы.
Бледное мелодийно-мелованное лицо меланхолика Пьеро, озадаченного вечным вопросом, а была ли она на самом деле, девочка, окутанная голубой вуалью? Лицо со стершимися от времени чертами, растворенными в солнечном омлете, испекшемся в знойный день на белой сковороде подоконника. Это не оно ли пытается стать барельефом, прорвав ткань свежей побелки нашего потолка? В зеркале плещутся волны его очертаний, смущая зеркальные горизонты. Не его ли профиль пытаются повторить непокорные ветру листья деревьев? Не в его ли глубинную чашу льется белое безмолвие, растворяя в себе миражный сосуд, облюбованный стайкой щебечущих мечтаний?