Ингуш посмотрел на лягушку, грозя,
– Тогда пусть не скачет она на меня.
V
Сидели ингуш и чеченец в харчевне;
Лепёшки, шашлык, чай стоял и варенье.
О жизни вели разговоры они:
– Уж слишком простые в общении вы. –
Заметил ингуш,-Тебе больше скажу,
С душко́м панибратства я вас нахожу.
– Наверно ты прав, очень прост мой народ,
Он гонор ингушский никак не поймёт,
И, если ваш гонор сиять только мог,
Затмил бы свеченьем он даже восход.
VI
В больнице был переполох,
Кричали все и "Ах!" и "Ох!".
У перепуганных рожениц
На выдохе случился вдох.
– Как перепутали детей?!!
Кто бирки с ночи растерял?!!
Случился нальчинской больнице
Сей грандиознейший скандал.
Стоял по всей больнице плач,
Когда по вызову явился разбуженный дежурный врач.
– Мамаши, страшного ничуть,
Мы постараемся вернуть
Вам сладких ваших малышей.
Зовите через час мужей
И вместе с ними в детском боксе
Вы распознаете детей.
Лежат, как куклы, малыши,
И все, как братья, хороши,
У всех курносики и щёчки –
Поди кровинку отыщи!…
– Есть у меня секрет один, –
К врачу подходит армянин,
– Я точно знаю, что я сына
С пятном на локотке родил.
– Ну, вот и славно, господа,
На лад пошли у нас дела, –
От счастья рот не закрывая,
Залепетала медсестра.
Кто дочь нашёл по завиткам,
Кто по наитию признал,
А кто никак определиться
Ни с помощью не мог, ни сам.
Стоит балкарец, хмуря лоб,
Ни этот не его, ни тот.
Вдруг, ко всеобщему веселью,
Он негретёночка берёт.
– Касым, опомнись… Ну, дела! –
Запричитала тут жена,
– Быть матерью такого сына,
Поверь, никак я не могла!!!
– Что ж, если ты такая мать,
Не можешь своего узнать?!
Я в этом случае уверен,
Теперь я буду точно знать,
Что не случилося по жизни
Мне кабардинца воспитать!
Мадлен, как называла Мадину старшая сестра, осторожно срезала стебли уже начавших распускаться первых роз. Она улыбалась самой романтичной улыбкой, которую можно себе только представить, и в её больших карих глазах отражалось то умиротворение, которое рождает созерцание совершенной красоты.
В позолоченной дымке летнего утра, рассеянной в маленьком ухоженном садике, молодая женщина напоминала воздушное создание с полотен Ренуара. Солнце высвечивало пряди её каштановых волос, играя мазками на нежной коже лица, подчёркивая правильность черт и отражаясь в ослепительно–белой улыбке.
Впрочем, сама Мадлен до конца никогда не понимала своей красоты и не придавала ей большого значения, что только добавляло ей какой–то французский шарм и естественную изысканность, тонко подмеченную сестрой.