– Не хочу вообще ничего такого.
– А чего же ты хочешь? – не отступалась мать Сесилия.
У Керис имелось затаенное желание, о котором она никому еще не говорила. Более того, она сама вдруг осознала это желание лишь сейчас – и ясно поняла, что такова ее судьба.
– Я хочу стать врачом.
Наступила тишина, затем все рассмеялись.
Девочка зарделась, не понимая, что смешного сказала.
Отец сжалился над нею.
– Врачами могут быть только мужчины. Разве ты не знала этого, лютик?
Керис растерянно посмотрела на мать Сесилию.
– А как же вы?
– Я не врач, – ответила настоятельница. – Мы, монахини, конечно, ухаживаем за больными, но всегда следуем наставлениям ученых мужей. Братья обучаются у достойных наставников, им ведомы течения жизненных соков, они знают, как нарушается равновесие гуморов при болезни и как восстановить верное их соотношение для доброго здравия. Им ведомо, из какой жилы пускать кровь при головной боли, проказе или одышке, где именно резать и где прижигать, кому ставить компресс, а кому прописать целебную ванну.
– Разве женщина не может научиться всему этому?
– Наверное, может, но Господь распорядился иначе.
Всякий раз, слыша эти слова, за которыми взрослые прятали нежелание толком отвечать на вопрос, Керис впадала в отчаяние. Прежде чем она придумала, как возразить, сверху спустился брат Савл с тазиком крови и прошел через кухню на задний двор. От вида крови Керис захотелось плакать. Все доктора пускают кровь в лечебных целях, значит, это надежный способ, – но до чего же мерзко наблюдать, как выливают на землю жизненную силу матушки.
Савл вернулся к больной и вскоре снова спустился, уже вместе с Иосифом.
– Я сделал все, что мог, – напыщенно произнес Иосиф. – Она исповедалась в своих грехах.
Исповедалась в грехах! Керис хорошо знала, что это означает, и все-таки заплакала.
Отец достал из кошеля шесть серебряных пенни и вручил монаху.
– Спасибо, брат. – Голос его был хриплым.
Когда Иосиф и Савл ушли, монахини вновь поднялись наверх.
Элис села к отцу на колени и спрятала лицо у него на груди. Керис плакала, прижимая к себе Скрэпа. Петранилла велела Татти убрать со стола. Гвенда смотрела на них широко раскрытыми глазами. За столом царило молчаливое ожидание.