– Что-то напутали в учебном отделе! Нужно срочно искать новое помещение.
Представители нашей кафедры зашевелились. Я поспешил скрыться с их глаз. Спустя десять минут пронесся слух, что конференция возобновится в два часа в одной из аудиторий на третьем этаже. Вскоре выяснилось, что в триста тридцать шестой. Я не спеша поднялся туда. Триста тридцать шестым кабинетом оказалась кафедра экономики.
– Здесь будет конференция? – неуверенно спросил я.
– Нет! – рявкнули на меня из кабинета.
Я закрыл дверь и решил ждать здесь, но проносившаяся мимо лаборантка успела крикнуть, что на самом деле мне нужен триста шестьдесят третий кабинет.
– Опять что-то перепутали, – объяснила она заминку.
В триста шестьдесят третьем кабинете остались только самые стойкие. Их я насчитал десять: восемь профессоров и две студентки. То ли им некуда было больше податься, то ли они перед кем-то провинились. Среди профессоров я заметил и Григорьева. Он по-прежнему рассчитывал, что ему нальют.
Конференция продолжилась. На закуску остались самые скучные доклады. Среди них и мой. Про члены больше никто не говорил. Зато профессор Силантьев похоронил жанр репортажа.
– Репортаж умер, – сказал он и, как показалось, пустил слезу.
Доцент Голиков, спившийся журналист в рваных сапогах, не только рассказывал какую-то скучную историю, но и иллюстрировал собой, почему журналистику считают грязной профессией. А доцент Кириллов прочитал отрывок из газетной статьи «Прорыв блокады». То же самое он делал и в прошлом году. Григорьев от своей речи отказался. Он озирался по сторонам и бешено вращал глазами. Было видно, что ему невтерпеж.
В конце концов настала и моя очередь. Я встал и вышел к доске. Передо мной сидели Растергаева, Григорьев и две студентки. Остальные, прочитав доклады, поспешили ретироваться.
Я завел речь об Интернете. Приводил забавные примеры из прошлого, искрил находками, даже сделал несколько сенсационных заявлений (я ожидал, что они вызовут бурную дискуссию).
– Газеты через десять лет окончательно отомрут, – сказал я, сам поразившись абсурдности своих слов. Подняв глаза, я заметил, что меня никто не слушает. Расстроенный, я промямлил что-то напоследок и сказал:
– Есть ли у кого-то вопросы?
– А наливать, – поднял на меня глаза Григорьев, – скоро будут?