Где ты, детство далёкое, где?
Жёлтый остров на синей воде…
От него, пропадая вдали,
Уходили мои корабли.
Где-то след мой на медном песке…
Где-то море так близко к реке…
До свиданья, разлука долга.
Оставайтесь нас ждать, берега!
Тот же берег под синей звездой…
Только остров живёт под водой.
И, летая за краем земли,
Стали песней мои корабли…
Э. Бояршинова
«Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминания о ней?…» И особенно если эта счастливая пора выпала на относительно спокойные и стабильные времена. Заводы дымят, фабрики работают, хлеба много, сахара и водки – и того больше… Но если без сарказма, главное – мирное небо! Пусть и не всегда безоблачное. И мне легко было начать эту главу словами великого нашего классика Льва Николаевича. Они легко и непринуждённо ложатся на мои собственные детские воспоминания и ощущения той жизни. И хоть, в отличие от классика, у меня не было ни гувернёров, ни «дядек», ни папы-графа, что, наверное – вернее, точно! – усложнило бы мою жизнь. Но, в общем и целом, могу слова эти, в большинстве случаев, смело повторять: «Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства!…» Повторяю и с радостью, и с изрядной долей ностальгии! Хотя… всякое бывало в нашем советском детстве.
Начну с самого начала. Оно, начало это, не так чтобы уж совсем для меня заладилось. И удивляться этому, думаю, не стоит, ведь матушка моя, как и её прабабка (как впрочем и все женщины нашего рода, чего уж греха таить…) была тоже весьма непростым, прямо скажем, человеком… И усложняло ещё всё и то обстоятельство, что ей, одной из многочисленных представительниц женского пола нашего рода, передался от греческих предков и певческий голос, и феноменальный музыкальный слух. Голос, да ещё и какой! На десятерых хватило бы, но мама всё забрала… До неё в роду только мужчины таким даром певческим обладали! Трое родных её дядьёв, бабушкиных старших братьев, таким даром владели, и владели так, что мама не горюй! Мощные голосищи имели, и даже в самом-самом нашем главном дореволюционном храме пели! (после революции его взорвали, а в двухтысячные построили заново по чудом сохранившимся чертежам). Храм этот назывался «Большой Златоуст», и на клирос туда так просто было не попасть, сами понимаете, отбор колоссальный, а тут целое трио! Один из братьев, самый старший, Леонид, даже успел в хоре Оперного театра несколько сезонов прослужить до тех пор, пока его не забрали на первую мировую, где он пропал без вести. Второй от чахотки умер, в те времена это обычным делом было (Кох тогда вакцину свою ещё не изобрёл, к сожалению), а третий, самый младший из них, Митенька, скончался от воспаления лёгких. Ещё один сын, самый-самый младший, хотя и был хорошим человеком, но голосом певческим, увы, не обладал. И мало того, ему ещё и не посчастливилось умереть нелепой смертью, в возрасте всего 26 лет, да ещё и в мирное время, в промежуток между двумя мировыми войнами!