Я очень медленно подошел ближе и остановился.
Женщина тут же затушила окурок в пол возле себя и, подвинув ко мне картонную коробку, в которой лежали несколько скомканных банкнот и поблескивали мелкие монеты, жалобно проскулила:
– Не дайте малышу умереть с голоду… Подайте, пожалуйста… Очень вас прошу, молодой человек!
А я стоял, смотрел на этот кошмар и не знал, что мне сделать.
С одной стороны, я всегда считал, что побираться – это ниже человеческого достоинства. Если у тебя есть руки и ноги, а также силы просить милостыню, значит, ты можешь работать, а если можешь работать, значит, с голоду ты уже не умрешь. К тому же внешность этой женщины, просившей сжалиться над ее ребенком, не вызывала ни малейшего сомнения в том, куда будут потрачены все ее дневные накопления – уж явно не на ребенка.
И сам ребенок – такой маленький, совсем кроха (наверное, ровесник Юлькиного Пашки – я не разбираюсь в том, как выглядят шестимесячные дети), лежал спокойно на руках у своей матери-алкоголички и даже не представлял, что в его жизни все могло быть иначе. Что у него могла быть своя комната, кроватка, куча игрушек, и от мамы пахло бы не перегаром и куревом, а ароматными духами. А он здесь – в сыром подземном переходе, замотан в какое-то тряпье, и все равно счастлив, потому что на руках у матери, какой бы она ни была.
Не считаю себя жестоким человеком, но я крайне редко испытываю жалость по отношению к людям. Очень не люблю, когда начинают жалеть меня. И уж тем более терпеть не могу, когда человек пытается вызвать у кого-то жалость к себе, потому что считаю жалость потаканием слабости. Но в этот момент внутри меня как будто что-то перевернулось и я, пошарив по карманам, бросил в коробку сотенную купюру. Потом подумал и бросил еще одну.
Женщина сразу опустила тихо спящего малыша себе на колени и обеими руками принялась собирать из коробки бумажки. А я резко отвернулся и пошел дальше, стараясь не оглядываться, чтобы не видеть всего этого. И уже поднимаясь по ступенькам на противоположной стороне, поймал себя на мысли, что эта женщина, пропади ее ребенок так же, как Юлькин Пашка, возможно, горевала бы гораздо сильнее, потому что лишилась бы своего основного источника дохода. Очень цинично, но все же больше похоже на правду. Так что столь щедрое подаяние я для себя объяснял только лишь надеждой, что в процентном соотношении из этих денег ребенку на еду достанется чуть больше. Но и эта надежда вскоре развеялась, как дым, когда я вдруг понял, что не услышал в свой адрес ни единого слова благодарности.