«Рекорд… сто восемь тысяч зараженных за день. В Индии президент публично читает мантры. Америка высылает российского посла».
Вот ещё на днях зашла лошадь деда Феди к ним на участок. Мама усмотрела в этом знак.
«И увидел я отверстое небо…»
Алкоголь размягчил Варю, и слезы маслили без повода. Стали глубже кофейные провалы, а она всё болтала о пустяках, и про отца отвечала невпопад. Была у него в армии какая-то альвеолярная чесотка, а раньше люди вообще умирали от тоски.
И когда после очередного тоста стала вспоминать школьные вечера, где были танцы и девочки с коктейлями, слезы текли уже ручьем.
– Мы так мало живём по-настоящему, безумно и дико! А ведь vita же brevis!
Ещё мокрее было, когда муж Кати играл на гитаре «Батарейку».
И Женя в злобе грыз локоть. Он ненавидел ее тепличный снобизм. Профессора дочь. Тепличная личность.
Потом она долго смотрела в телефон, пьяно поджав губы в попытке собрать текст воедино. Ей звонили, она сбрасывала. Потом взяла трубку, послушала, уронила руку.
И обратилась ко всем:
– Папа умер, – и просто взвела брови.
Женя наблюдал, как сестра и остальные шатко и валко принялись приобнимать. Всхлипы, слова. Но Варя всё теми же высокими бровями улыбалась и сама успокаивала.
– Я знала, все уже знали. Только время… И вот теперь так. Всё хорошо. Я знала.
Снова тосты слитых тонов – тоски, восторга, проклятий. Не чокаясь. Но щёки Вари высохли. Она казалась кротко радостной. Таинственно свободной. Всё теперь спуталось, и её, такую непонятную, решили оставить в стороне.
Вышли в сад, растрогали костер. Катя называла его вечным огнём – ещё в июле разобрали дедов двор и день и ночь жгли его на брёвна. Вывозить рухлядь было некому – бригады в карантин не работали. Пришлось уничтожать прямо на участке.
Детям была радость пламени, что лижет небо.
Муж Кати, человек суровый и только после изрядного крепыша охочий до слов, подошел совсем близко к огню и бил кулаками его языки:
– Сука смерть!
Пока подошвы кроссовок не потекли на горячей золе. Под мат его уволокли спать. Из дома слышалась перебранка. Катина свекровь и родня засели на кухне отпиваться чаем. Кто-то вздыхал об испорченной крови нынешнего поколения. Серчали, что алкоголь больше не приносит веселья – только истерию и нелепую злость.
А дети всё кружились окрест большого костра, куда пьяный папа навалил свежих брёвен.