Я стоял перед прямым толстым стволом, вонзенным в землю, словно деревянный крест или копье, которое огибали десятки безмятежно спящих висельников. Воплощенные в безысходности сокрушенного духа, которую могла выразить лишь гравюра Жака Калло. Все как один в скромном траурном наряде, грязном и пыльном, сотканном из разных оттенков черного цвета. Дерево удачи заботливо укрывало их, а ветер убаюкивал, нашептывая колыбельную песнь. Она погружала их в вечный сон и не давала проснуться. Теперь они часть этого дерева – его листья, как желтые сережки на одинокой веточке ольхи…
чувствуешь стоны каледонского ветра?
И детская надежда, выстеганная кнутом уроков жизни, пылкая любовь, так и оставшаяся без ответа, или жестокое отчаяние, смешанное с удушливой ненавистью – все это было тленом, который должен был подвергнуться забвению. Старые чувства исчезнуть и на их место прийти нечто новое, чему открыться можно лишь освободившись от ненужных условностей внешнего мира, забравший у меня радость и вместо нее подаривший скорбь, облаченную в одежду из слез и крови. Мир, который был этим деревом, а я висел на одной из его веток, подвешенный за шею и не способный сбросить крепко стягивающую горло петлю, а некто затягивал ее еще сильнее и лишал меня последнего жадного глотка спасения. И я умирал, если уже не умер. Что прежние чувства? Как потушенный костер, который уже не воспламенить ничем; угольки еще потрескивают, вспыхивают оранжевыми искорками, но не танцуют и не поют, как прежде. Их песня прошла и больше не повторится. Я пришел научиться забвению…
Может быть и мне повезет…
Я услышал хруст, произведенный ботинком, ступившим на опавшую ветку. Он нарушил священную тишину чащи. Я резко обернулся. Темный покров взволновано заколыхался, и из зарослей кустов выскочила девочка. Хрупкая, одетая в черную шелковую блузку без рукавов и синие джинсы, с коротко вьющимися черными волосами и челкой. Редкие пряди случайно падали ей на глаза, густо обведенные тенями; взволнованное дыхание срывалось с пунцовых, чуть приоткрытых губ. Съежившись то ли от порывов ветра, то ли от моего пристального взгляда она казалась еще меньше, словно мышка. Она выглядела так, будто только что сбежала с какой-то тусовки.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я сурово.
– Разве тебя это волнует? – резко отозвалась она.