– Гарриет! – воскликнул Нед. – Вы так проворны.
– Да, зато мне в картах не везет. – От смущения я ляпнула первую попавшуюся глупость и, не в силах удержаться, добавила: – Энни, надеюсь, вы не обидитесь – ваши рисунки упали с кресла, я хотела их убрать от греха подальше и случайно заглянула – вы прекрасно рисуете.
– Благодарю вас, – сказала Энни, спокойно поправляя волосы.
И тогда я предложила ей написать мой портрет вместо Неда. Энни удивленно воззрилась на меня.
– Кто – я?
– Ну конечно. Вы очень одарены и сами говорили, что вам не хватает практики. Я с радостью буду вам позировать.
– Нет, что вы. – Энни покачала головой. – Я не могу практиковаться на вас. Вы же платите деньги. Это нечестно.
– Платит мой отчим, а он оставил выбор художника за мной. Прошу вас, скажите «да».
– Нет, – сухо сказала Энни. – Не стоит.
Видимо, она уверилась, что я подчеркиваю ее бедственное положение, и постоянно была настороже. Нед улыбнулся.
– Почему нет, дорогая? – спросил он. – Это прекрасная возможность. Право же, глупо отказываться.
– Да? – Во взгляде Энни появилось сомнение. – Пожалуй, мне и впрямь пойдет на пользу серьезная работа с моделью.
Итак, мы решили, что мой заказ достанется Энни. Я буду позировать раз или два в неделю – в зависимости от того, насколько позволят ее домашние дела и уроки живописи. К счастью, я полностью распоряжалась своим временем и была готова подстраиваться под расписание семьи. Когда мы утрясли все детали, Энни устроилась в старом кресле в углу и, вынув из сумки нитку с иголкой, принялась чинить капор, пока мы с Недом рассматривали его работы. Художник расставлял передо мной холсты и рисунки разных размеров, затем отходил в сторону, попыхивая трубкой. К нам то и дело забегали девочки. Кристина принесла чай и ушла. Один раз Сибил гордо встала в центре комнаты, вытянула руки, издала истошный вопль и снова прошагала в коридор. Родителей, похоже, не смутило ее поведение: Энни продолжала шить, а Нед – перебирать холсты.
Судя по всему, Гиллеспи часто изображал членов семьи, если удавалось уговорить их позировать. На многих полотнах я узнавала Энни, Сибил и Мейбл. Припомнив картину на выставке в Гровеноре, я поняла, что стою на том самом месте, где она была написана, а Энни – дама под вуалью, которая кормит канарейку. Я оглядела мастерскую, но клетки нигде не увидела; позднее выяснилось, что Нед одалживал ее ради композиции.