– Эй, песенница! Дудка! Рулада! Нельзя ли бросить ваше ликование!
– Зачем ты бедного Бобку-то пихнул? – завизжала жена.
– Певица! Виртуозка, черт тебя дери!
Рояль умолк. Пение кончилось.
– Что такое? Что вам? – послышался с верхнего балкона женский голос.
– Нельзя ли пощадить вашим пением! – понизил свой голос отец семейства.
– То есть вы хотите, чтобы я прекратила петь? Но ведь это мой хлеб, я учусь.
– Кто таким манером хочет себе хлеб добывать, тот должен добывать его в лесу, а не в дощатой даче около соседей. Помилуйте, собаки даже воют.
– Так вы лучше отколотите ваших собак. Я сама на вас в претензии. Собаки мне мешают учиться. А вы нарочно их поддразниваете.
– Ну, уж это ты врешь! – завизжала жена отца семейства.
– Как вы смеете мне «ты» говорить! Нахалка! Я вот вашу собаку кипятком отпарю, если она будет мне мешать петь.
– Ну, это-то уж вы ах оставьте! За это я вас на казенные хлеба упрячу! – закричал отец семейства.
– Как? Меня? Генеральскую дочь? Дочь генерал-майора? Невежа! Грубиян!
И началась перепалка. Верхняя жилица и нижняя семья переругивались добрые десять минут. Наконец наверху раздался плач, и мало-помалу все утихло. Отец семейства сидел на балконе и тяжело вздыхал.
– И это дачный покой, черт его возьми! – говорил он.
V
– Барин! А барин! Вставайте! – стонет утром около дверей спальни горничная и стучит половой щеткой о дверной косяк.
– Сейчас… – невнятно откликается из-за запертой двери мужской голос.
Горничная начинает мести пол, передвигает мебель, умышленно хлопает балконною дверью, но в спальной тихо. Барин и не думает вставать.
– Барин! А барин! Вставайте! Пора уж ведь… – опять начинает горничная.
– Встаю, встаю, – слышится из-за двери. – О-о-охо-хо!
В спальной опять тихо. Горничная снова приступает:
– Барин! Алексей Павлыч! Ведь опять проспите и будете сердиться! – кричит она.
– О-хо-хо-хо! Который час?
– Да скоро уж семь.
– Неужели? А самовар готов?
– Давно на столе.
– О-хо-хо-хо.
И опять в спальной умолкает. Часы бьют семь. Горничная роняет стул и кричит в спальню:
– Барин! На службу опоздаете! Ведь уж восьмой час. Барыня! Анна Алексеевна! Да побудите хоть вы их. Они вас все-таки хоть испугаются.
– А? Что? Кто там? – спрашивает из спальной женский голос.
– Я… я, Матрена. Бужу барина, но они никак не встают, а потом браниться будут, что их не разбудили.