– О, моя дорогая, если бы выбирал сам Леопольд, – вздохнула эрцгерцогиня, нежно поглаживая дочь по спине. Сейчас она уже сожалела и о том романе, что случился у нее за спиной мужа, и о том, что, вопреки всему, она сохранила память об этом романе.
Надо было, как и все, отдать ребенка на воспитание в какую-нибудь семью. Эрцгерцогиня подняла голову, встретилась глазами с проницательным взглядом старшей дочери и невольно вздрогнула, понимая, что та знает. Знает и о прекрасном белокуром после Северного королевства, своим обожанием украсившем жизнь тогда уже одинокой женщины, и о пагубной, иного слова и не подобрать, страсти, охватившей тогда их, и о том, чья действительно дочь Бетти.
Амалия смотрела слегка насмешливо, или же это просто казалось из-за ее слегка раскосых, точно у кошки, глаз. Такие же глаза были и у мужа. Но эрцгерцог давно не баловал жену вниманием.
Казалось, что взгляд дочери проникает прямо в душу. Впрочем, эрцгерцогиня знала, что ни Амалия, ни её отец не умели читать мысли. Она решительно отстранилась и расправила оборки платья.
– Элизабет, хватит рыдать! – почти приказала она, умышленно скрывая за резкостью любовь к дочери. – Выбор сделан, и твоя сестра выйдет замуж за кронпринца Леопольда. Ваш отец уже дал согласие на этот брак.
– Было бы удивительно, если бы он его не дал, – пробормотала Амалия и потупилась под строгим материнским взглядом.
– Предложение императорского дома – большая честь для нашей семьи, – очень четко произнесла эрцгерцогиня, – и я надеюсь, моя милая, ты с полной ответственностью отнесешься к нему, как и подобает старшей дочери эрцгерцога Норрика.
– Положим, одной из средних, – возразила Амалия, невольно вспомнив старших сестер, выданных замуж одна за другой два года назад по политическим соображениям. Теперь она жалела об их свадьбе. Возможно, кто-то из них привлек бы императора больше, чем она сама. – Кстати, могу я поинтересоваться, что отец дает за мной в качестве приданого?
Её вопрос вновь вызвал волну негодования эрцгерцогини. Тоном, не терпящим возражений, она отчитала дочь, напомнив ей, что любопытство – греховный порок, а юной девушке пристали лишь добродетель и подчинение родительской воле. Амалия непочтительно хмыкнула, поняв, что отец не стал посвящать свою жену в политические интриги, чем вызвала очередную волну недовольства и обещание эти три месяца уделить особое внимание манерам и воспитанию дочери, чтобы та не опозорила их перед императорской четой.