– Она умерла, – Лера, окинув меня взглядом, выключила чайник. В чертах ее лица читалась все та же серьезность, но теперь проступала и грусть. Но явно не по моей супруге, нет, «матрешка» знала что-то еще и недоговаривала. Сволочь!
Я не должен ей верить. Кто она мне? Притвориться-то каждый может! И не проверить ведь, вдруг и Лёвы нет, а суп я сам весь сожрал.
– Часы – это ее подарок вам на первые тридцать лет свадьбы. Кольцо из проволоки вы подарили ей в годы студенчества, когда вас отчислили и забрали в армию. Потом подарили другое кольцо, но потеряли его, – тут она вновь осеклась, видимо, советуясь с разумом и решая, что стоило сказать, а что – нет. – Перья вы однажды выдернули с ее боа, когда уже все это на базарах и в магазинах появилось.
Лера была страшной. Не потому, что непривлекательная, а потому что так спокойно говорила. Или же… тут аж застонать захотелось. Нет! Она не может говорить это в тысячный раз, с чего бы? Я же не совсем развалина, чтобы за мной бегали.
– Сколько… – я себя не узнавал в этом беспомощном тоне, – сколько раз вы говорили мне об этом?
– Не знаю, – в одной из чашек она размешала две ложки сахара, а вторую оставила пустой. Даже это обо мне знает, черт побери!
– Мы обычно храним этот мешок в шкафу, но иногда вы его достаете сами или Лёва забывает убрать, – в словах ее впервые прозвучала ласка. Только не ко мне, а к Лёве, кем бы он ни был.
Кем он ей был?
– И что же с женой стало? – умерла от инфаркта? Тромб? Инсульт? Упала и сломала старые кости? Мне стало совсем холодно.
Жена – это же синоним любви. Но в мыслях она такая далекая, как Наполеон. Да-да, был, на Россию ходил, Францией правил, а толку-то? Всего лишь образ из истории.
– Обычно мы не говорим об этом напрямую с вами, – наконец-то! Я сбил ее с рельсов разговора, заставил растеряться. А хорошо ли это? Зачем углубляться в столь очевидное, если даже нынешний момент казался фантастикой. И так уже было невдомек, о ком она говорит и кто она сама.
Я видел ее в первый раз, что бы она ни говорила! Но с другой стороны, насколько Лера чувствовала себя своей в квартире. Даже во мне нет такой уверенности. Уже ничего во мне нет. Моя ли это квартира? Или ее? Или этого Лёвы?
– Она… – «матрешка» замялась. Только сейчас я заметил, насколько бледным было ее лицо и насколько выделялись на бумажно-белой коже красные губы. Казалось, что это не помада, а краска для стен. Да и мазала неумело, словно бы широким валиком. Лидка бы назвала ее шалавой, а мне нравилось. Хоть что-то человеческое в этой загадке. В этой кукле, что скрывала в себе столько секретов.