Долго я пребывал в гостях у трагедии, хотя это она вошла ко мне в сердце. Я не ждал её и, признаться, не то, чтобы очень хотел свидеться с ней. Однако, нужно также признаться, что я знал о том, что она собирается меня посетить. Это был вопрос времени.
День, когда она вошла, вполне мог бы стать для меня той датой на бетоне, перед которой стоит прочерк и дата рождения. Стоит сказать, что этого не случилось лишь благодаря ей – моей бесконечно дорогой и сильной Девушке.
Дверь была открыта бестактным стуком. Не вошла, а буквально разрушила пространство, она – та, что при рождении обещала быть рядом, но, кажется, дала это обещание опрометчиво. И без обещаний стала моей трагедией.
На три долгих, вязких часа в воздухе маленькой комнаты, собиравшейся стать гнёздышком, повисли грязные слова и жгучая боль. Фикус Бенджамина, стихи на листочках в клетку, прикреплённые к стене, фотография в деревянной рамке – всё это слышало о том, что я испортил всё существующее в пределах возможностей слов. Четыре стены, потолок, пол, лепнина у лампы свидетельствовали обвинениям в том, что я неизлечимый предатель. Изменник природы, военный преступник «семьи» и самозванец для всех. Кроме меня, скрипучих половиц и моей первой гитары, в комнате стояла моя Девушка. Которая вовсе не заслужила стоять там и слышать череду проклятий. И ни в коем случае не заслужила быть частью злых нападок Трагедии.
Первые шестьдесят минут я был контужен хлопком двери и вынутыми ключами из замочной скважины. Моими ключами. И вынул их не я и не моя Девушка. В мутном тумане я смотрел то на Трагедию, ругающуюся, извергающую изо рта самые противные высказывания обо мне, то на Девушку, которая изо всех сил старалась не дать этому пронзить моё сердце. Она была спокойна и горда. Так ведёт себя львица, наблюдающая за дикой, обезумевшей антилопой. Она стояла ровно и смотрела в глаза Трагедии, которая, словно в агонии, металась по комнате.
Вторые шестьдесят минут во мне просыпался гнев. Честно слово, я прилагал все усилия, что были во мне, к тому, чтобы избавиться от навязчивой Трагедии и остаться спокойным, добрым и живым. Но когда Она вышла на несколько минут, отвесив «проваливайте отсюда», моя Девушка отвернулась. Я подошёл к ней, положил руку на плечо и увидел, как по её щекам катятся горячие слёзы, а руки трясутся. Я обнял её и прижал к себе сильнее, чувствуя, как она вжимается в моё плечо. Всё кончено. Я смотрел на комод из светлого дуба и понимал, что этим днём закончится всё, что длилось больше двадцати лет. В груди у меня что-то оборвалось. Чувство было похоже на то, будто кто-то перерезал пуповину, соединявшую нас с Трагедией. Невидимая пуповина была оборвана двадцать одним годом уничтожения. Никто не думал подать зажим и кровь хлестала по всей моей грудной клетке. Теперь не было «нас» с Трагедией. Был я и Она. И я знал, что расстояния будут расти.