БЕЛКИН: «Зачем, Иван Алексеевич, беспокоишь покойника? Договорились в четырнадцатом году: я умер. Для тебя, в том числе».
АЛЕКСЕЕВ: «Помню, друг, всё помню. Но что делать, если время идёт, жизнь меняется, а посоветоваться не с кем? Мы с тобой, Илья Ильич, расстались на том, что ты умер как писатель. Рассказал про упадок культуры, кризис литературы и моду на чтиво, отчего твои повести не находят и не найдут читателя. Но мне от них было светло. И я верил, что мы на твоём пути не одни, что нас много, и чтобы убедиться в этом, надо продолжать идти в указанном направлении. Не хочешь ты, пойду я. И пошёл… Шёл-шёл, но устал. И теперь почти согласен с тобой. А чтобы совсем согласиться, хочу спросить, не поменялось ли твоё мнение?»
БЕЛКИН: «Нехорошо спрашивать, заранее зная ответ. Мыслим мы с тобой схоже. И видим одинаково. Что вижу я? В институте, например, где продолжаю работать нелюбимую работу? Вижу, что начальству удаётся скрывать прогрессирующий бардак теми же способами и с тем же результатом, как и во всей стране. Работающей молодёжи мало. Книг не читают. Думать не приучены. Стимулов развиваться нет. Ненужная информация обложила со всех сторон. Так что перспектив отклика, в том числе, на наше писательство, как не было, так и нет».