Я растерянно пожал плечами, не зная, что ответить.
Он откинулся в кресле и, глядя на растопыренные желтоватые пальцы, которые заелозили по столу, горько вздохнул:
– Эх, любезнейший. Вы даже не представляете, какую погань приходится читать. Мозг так скукоживается, что даже водка не помогает, – у него были короткие, будто обрубленные пальцы, рыжела поросль на фалангах. Эти обрубки шевелились рядом с моим романом. – Ужас и бред. А вы все пишите и пишите. Все несете и несете. Имя Вам – легион, – и возложил свою лапу на роман. В середине титульного листа, где фамилия автора и чуть ниже название романа, проступило жирное пятно.
В голове зашумело. Темень застелила глаза. Я вскочил и стал что-то высказывать Дымову. Может быть, даже кричать. Я не слышал сам себя. Словно в меня вселился У. И громыхает, ревет. Когда же У стих, я увидел совсем другого Дымова. Он съежился, осунулся, поскучнел. И даже кожаный пиджак почти перестал поскрипывать. Редактор тщательно вытер руки о газету и придвинул к себе роман, осторожно касаясь его кончиками пальцев, словно боясь обжечься.
– «Рыбак», значит, – Дымов задумчиво пошевелил пальцами.– Хм… А где же золотая рыбка? – брякнул он с усмешкой, но, заметив, как мое лицо исказилось, окончательно скис и торопливо сказал:
– Рыбак, так рыбак. Навевает Хемингуэя и так далее. Что ж, оставьте телефон.
«Поскорей бы…» – раздраженно думал я, раздвижным ключом пытаясь придушить У, который капризно шипел и плевался. Пусть мне скажут, что роман никуда не годится, и я отсюда тут же съеду. Поскорей бы расплеваться с отвратной мечтой. Так она меня тяготила. Я ждал, жаждал этого звонка. И в тоже время боялся. До тошноты. Боялся остаться ни с чем. Один на один с пустотой.
Прошло два мучительных дня. Звонок прогремел около семи вечера. Я замер в коридоре, сжимая в правой руке телефон, а в левой – плоскогубцы. В тот вечер У разбушевался.
– Вы превзошли себя, – ввинчивался в ухо колкий голос. – Вещица получилась занимательная. Но надо доработать.
– Слишком много лирических отступлений, – продолжил Дымов в кабинете, где на окне чахла герань, отравленная запахом воблы. Скрипел огрызок красного карандаша, торопливо помечая последние листы романа. – Зачем размазывать сопли? Вы же не барышня. – Дымов оторвался от романа и подмигнул. – Короче, надо заострить. Крепкой прозе – крепкую интригу. И никаких соплей. Вы согласны?