Так что, получилось? Быть того не может. Тогда где я?
– Ефим, скажите, а где я сейчас нахожусь. А то я от удара память потерял.
– В Меряславской губернии, Улеймской уезд. Усадьба в Чудинове. Господ Тростянских поместье. А деревня рядом – Лыткино.
– Дедушка, а год какой сейчас?
– Одна тысяча восемьсот двадцатый от Рождества Христова.
– Хорошая шутка. И шмотки как раз в стиль.
– Господа любят шутковать, а нам несподручно. Имеешь сомнения, так в Елкине церква. У попа спроси. Он службы служит да кажинный день в книгу пишет, кого крестил, кого венчал, кого отпел. Так точно знает все дни и праздники. Ему без того никак.
– Извини. В себя еще не пришел.
– Барвиха приведет. Вон и Николка бежит.
Мальчик принес штаны и рубаху. Очень старые, но бережно заштопанные и, очевидно, хранимые про запас. Ефим оставил его со стадом, а меня повел в Лыткино. Действительно, недалеко, около километра.
По дороге я прислушивался очень тщательно, но ни шума поездов, ни машин не слыхать. Самолетов тоже не видать, ни их следов.
Деревня из четырех домов, окружена забором без штакетника. Просто жерди и столбы.
На отшибе старый дом, крытый дранкой. Трубы не видно. У сильно покосившегося крыльца стоит женщина в белом платке, повязанном назад. Я представлял старуху-колдунью, а этой лет сорок. Крепкая, невысокая, но и не толстая. Взгляд острый, внимательный. Загорелое лицо.
– Здравствуйте, – приветствую я.
– Доброго здоровьичка. Тебя, что ль, поколотили?
– Меня, – не стал я отпираться, – ничего не помню и думаю туго. Даже себя не узнаю.
– Ничо, заходи.
В доме нет ни малейших следов краски или побелки. Даже наоборот, стены черные. Печь сложена из самодельного красного кирпича и камней. Обмазана глиной и тоже закопченная. Топится по-черному? Я такого и не видал никогда. Говорят, есть плюсы: насекомых и заразу легче победить, воздух сухой, тепло дольше держится. А минусы и так видно.
Меня уложили на лавку. Помяли живот, руки, ноги, ощупали голову.
– Ничо. Поживешь еще, – поставила диагноз Барвиха.
– Дедушка Ефим, а кто сейчас правитель?
– Божьей милостью, амператор Александр Павлович.
– А тебя самого как кличут? – Спросила Барвиха.
– Андрей, но это не точно.
Первым делом Барвиха меня напоила каким-то горьким отваром. И есть не велела. При этом каждые полчаса внимательно меня оглядывала. К вечеру успокоилась.