–– Конечно, милая, мы поедем, – пожав плечами, сказала Джен и деликатно улыбнулась, заметив на щеках дочери легкий румянец.
В последнее лето, проведенное в Виргинии, Ивонн все чаще покрывалась румянцем и никак не могла себе этого объяснить. Когда, казалось бы, привычным жестом Крис касался ее руки, случайно или намеренно, задержав ладонь чуть дольше положенного. Или, когда смотрел на нее своими кристально-чистыми голубыми глазами, окруженными такими длинными ресницами, какие Ивонн только видела. Или, когда раздевался без стыда, прежде чем нырнуть в воду и почувствовать ее прохладу на своей разгоряченной коже. Он делал множество простых и обычных вещей, которые вгоняли Ивонн в краску и немного пугали.
Ивонн все чаще замечала, что ее тянет к Крису, и в Виргинию она рвалась вовсе не за тем, чтобы слушать истории деда, а за тем, чтобы снова увидеть Кристиана. И понять, наконец, что значит этот непонятный трепет в груди и в животе, который возникал каждый раз, как только Ивонн бросала взгляд на капризный контур розовых губ, на красивую, широкую уже сейчас, линию плеч.
Ивонн вдруг некстати вспомнила, как громко и звонко в тишине зазвучал прессованный уголь, разломившись надвое, когда она, увлеченная, уронила его на пол: почти новый кусок упал из онемевших, напряженных пальцев. Вспомнила, как разглядывала придирчиво холст, который натягивала на подрамник и грунтовала сама, оценивал набросок. Набросок хаотичный, очень примерный, но уверенный и характерный. Мольберта у Ивонн не было, она установила старый этюдник, положив под сломанную ножку кусок деревяшки, найденной в гараже. Крис тогда сидел на простом стуле в открытой спокойной позе, положив ладони на колени. Ивонн вспомнила, как Крис потянулся и поправил ворот расстегнутой рубашки, соскользнувшей с расслабленного левого плеча. Вспомнила, как она, Ивонн, вздрогнула едва заметно и безмолвно попросила: «Не двигайся, пожалуйста». И Крис замер, и улыбнулся в ответ. Ей нравилось писать ранним утром, когда накануне, спрятавшись в саду Розенфилдов с фонариком, они читали вслух и бездумно пялились на звезды. Нравились мягкие полутона и полутени, что лились на лицо, руки, скрещенные ступни Криса. Ей нравились рассеянные первые лучи солнца, ласкающие красивую скульптурную линию его скул. Крис не видел в этом ничего особенного, но каждый раз соглашался позировать. Однажды он сказал: «На твоих картинах я другой. Намного красивее, чем есть на самом деле. Почему ты рисуешь меня таким?»