– Знаешь, Домдори, – решаюсь на ответ, – я воспользуюсь поправкой десять-четырнадцать.
Все четыре брови секретаря ползут от удивления вверх:
– Ты хочешь пройтись по этой секции в 214-ый раз?!
Я киваю, и секретарь нажимает мне на солнечное сплетение. После моей отправки он с улыбкой вздыхает, зная, что скоро вернёт меня в Благовещенск 215-ый раз.
Больше всего на свете Хлоя любила обниматься с птицами. Когда их тёплые мягкие пёрышки прикасались к коже, горячее тельце пульсировало на плече, и слух наполнялся нежным сумбурным воркованием пернатых, девушка чувствовала себя по-настоящему своей и по-настоящему счастливой.
Часто она мечтала о птичьей жизни: петь песни солнцу, летать в головокружительной высоте, вить гнёзда и забивать щели между ветками пухом.
Но проходили дни, и Хлоя оставалась человеком.
Как-то раз, когда она сидела на скамейке заброшенного городского пирса, наблюдая громкую и изящную охоту чаек, рядом сел дедушка, похожий на степного орла. Его гордый профиль и седина на висках внушали уважение. Он поставил красивую лакированную трость перед собой и положил на неё подбородок. Так они просидели в молчании долгое время.
– Мечтаешь? – неожиданно спросил дедушка. – Я тоже всю жизнь мечтал, – не дождавшись ответа, продолжил он, – я хотел быть птицей. Хотел летать высоко, видеть далеко, быть свободным и быстрым. Я мечтал проснуться птицей, даже когда родился мой третий сын. А перешагнув семидесятилетний рубеж, мечтать перестал. Знаешь почему? – дедушка развернулся и посмотрел глазами, подёрнутыми легкой старческой пеленой, прямо в лицо девушки.
Хлоя покачала головой из стороны в сторону.
Он отвернулся и занял прежнюю позицию:
– Потому что я начал жить, – дедушка улыбнулся, вспоминая о чем-то. – Когда я понял, что люди своими мыслями летают высоко, своими сердцами поют дивные песни, а своими объятиями согревают даже в самые лютые зимние вечера, я наконец-то почувствовал себя своим.
– И это понимание делает вас счастливым? – спросила Хлоя.
– Да, – спокойно и твёрдо ответил он. – Я счастлив, потому что являюсь особенной птицей… Как и все, парящие в человеческой стае.
Я делила мир на белое и чёрное.
Кто это? Вороньё на заснеженном поле? Или просто грачи? Десять штук. Десять маленьких чёрных точек. Будто кто-то писал здесь текст, а потом передумал: текст стёр, а неровное многоточие так и осталось. Ждёт, когда раскидает ветер.