– Август, с ней всё в порядке. Божественная мать просила передать тебе, что не сможет завтра принять тебя.
Нерон быстро вопросительно взглянул на Сенеку, продолжая держать голову руками. Тот тихо ответил:
– Обвини мать в покушении на тебя.
Нерон облегчённо вздохнул, прыжком метнулся к центуриону, вырвал меч из ножен, сильно метнул его к ногам улыбавшегося Агерина и закричал:
– Мать послала ко мне убийцу! Уничтожьте его!
У Агерина от изумления расширились глаза. Он не успел сказать ни слова, как пронзённый мечами преторианцев повалился на пол. Нерон взял Сенеку под руку и отвёл его в сторону от потрясённых событиями людей.
– Говори, что делать.
– Нужно подумать.
– Нет. В любую секунду она может захватить власть.
– Тогда остаётся одно: убийство. Но смогут ли преторианцы убить Августину? Ведь они связаны клятвой.
– Смогут! – громовым, властным голосом ответил Нерон, вновь играя роль, и повернулся к голому адмиралу. – Возьми декурию преторианцев. Нет. Десять центурионов. И убей Августину. Если ты второй раз не выполнишь мой приказ, то полетишь в воду искать свои награды. Тегеллин, на дорогу. Если сюда едет Поппея, останови. Не остановишь, тоже будешь искать в воде награды.
Они не знали логику женщин. Агриппина получила жестокий предметный урок от сына и решила отступить от власти навсегда. Но было уже поздно. Сын не знал свою мать.
По-прежнему в набедренной повязке адмирал вскочил на коня, взяв с собой кроме центурионов кормчего Прокула, тоже бывшего раба Агриппины, он тоже люто ненавидел её, который сам вызвался помочь Никите в его деле.
Маленькая группа всадников адмирала вихрем умчалась в темноту. Вторая группа с Тегеллином во главе, более многочисленная, поскакала навстречу Сабине Поппее.
На каменный двор виллы с грохотом въехала повозка. Из неё вышли три патриция, они же сенаторы и друзья Нерона – Отон, Афраний и Сцевин. Сцевин держал в левой руке свастику. Под тогой на отвислом животе у него был спрятан кинжал, который Сцевин освятил в храме Благополучия и Плодородия. Там же он получил от жреца свастику, символ храма.
Когда они трое ехали по прекрасной ровной дороге, ехали с комфортом, возлежали на походных ложах и кушали индийскую и китайскую пищу, то неторопливо обсуждали возможность убийства Нерона в эту ночь.
После очередного рыганья прямо на дорогу, Сцевин, чтобы прийти в себя, держал свастику на кинжале. Потом снова ел, открывал люк в днище повозки, ложился, совал себе в рот перо и извергал пищу на каменные плиты. Отон и Афраний разражались гневными и модными длинными речами, порицавшими Нерона, восхваляли со слезой умиления божественную мать, которая покровительствовала трём сенаторам.