Голос немного помолчал.
– Я тут нашёл книгу. На скамейке. На обложке имя написано. Необычное очень. Я пробежал в справочнике – такого в нашем городе больше нет. Вы – одна… Знаете, в вашей книге высказываются довольно странные мысли. Космогенез какой-то склочный очень, буйный… Вы не возражаете, если я её дочитаю и потом только вам верну? Я читаю быстро. Послезавтра книга будет у вас. Я оставлю её в почтовом ящике. Адрес, как вы понимаете, я тоже узнал… Козьмина. Можно мне вас так называть? Я не уверен…
– Почему вы считаете, что меня нельзя называть моим собственным именем? – впервые откликнулась она.
– Ну, я не знаю. Вас, наверное, хотели назвать как-то иначе, а вышла ошибка. Но из жизни ведь имени не выкинешь, как из песни слова… Козьмина – что-то космическое.
– А вам не кажется, что, обыгрывая звучание чужого имени при знакомстве, вы рискуете в тысячный раз повториться? Ведь каждый человек в своей жизни выслушал, возможно, не одну сотню комментариев по поводу своего имени, и в каждом из них, скорее всего, прозвучала та же мысль, та же метафора. И то, что в самом начале могло представляться оригинальным, искромётным, превращается в пошлость и занудство.
– Да-да, я об этом подумал. Вырвалось просто.
– Читайте. Вернёте послезавтра.
И положила трубку. Впрочем, ненадолго – тут же подняла опять и набрала мамин номер: «Надо спросить про пирожки, очень хочется».
Музыка Козьмины
Козьмина с самого раннего детства слышала музыку, не вычурную мелодию мыслей или фантазий – просто музыку.
Случалось это длинными тихими вечерами. Сначала невидимый оркестр давал какую-то ноту, словно настраиваясь. Внимательно выслушав ноту, Козьмина разрешала продолжить. Робко вступали струнные и, пока Козьмина ещё не сосредоточилась, выдавали какие-то вымученные пассажи – просто так, для поддержания темы. Они могли нудить долго и терпеливо до тех пор, пока Козьмина наконец не зажмуривалась и не начинала командовать. Слово «дирижировать» в данном случае она не употребляла. Любила валторны, она их включала в первую очередь. Валторны умиротворённо вторили струнной группе, самовыражались слегка и затем медленно притихали. Затем вступали клавишные, они изливали всё, что им было предписано, и тоже уходили на задний план. Тут наступала очередь всяких неожиданных и даже экзотических инструментов – вклинивались замысловатые рожки, шамисены, дудуки, звучала гитара, затёсывались синтезаторы, даже колокольный звон присутствовал иногда. Вечер проходил. В самом финале оставались опять только струнные, которые Козьмина постоянно унижала, они звучали всегда до последнего, без выкрутасов, для гармонической поддержки, раболепно и назойливо. Когда хотелось заснуть, она отправляла невидимых струнников на покой, иногда прикрикнув даже: «Пошли вон! Надоели!» Невидимые пюпитры складывались, и Козьмина утихала.