Козьмина была голубой планетой, открытой, но пока не исследованной. Ей очень нравился газовый гигант, жёлтый с воинственно красноватыми оттенками. Его вращение вокруг своей оси завораживало её. Оно было стремительным и агрессивным, словно он всегда был готов к отпору неведомого врага. У него было множество планет-спутниц, преданно вращавшихся вокруг него и всегда повернутых к нему одной стороной, словно боявшихся потерять из виду его мужественный образ. Он вращался на отдалённой орбите, и по законам физики и диалектики их пути не должны были пересечься в ближайшие двести пятьдесят шесть миллионов лет. Ей приходилось довольствоваться какими-то серыми неотёсанными астероидами, пробредавшими мимо, а иногда и залетавшими на огонёк. Всё бы было ничего, если бы она сама их выбирала. Так нет же – довольствовалась теми, кто вероломно вламывался в её атмосферу, принося шум, хаос и неприятности. Несмотря на это, она привечала их, однако эти незваные нахалы через некоторое время вдруг заявляли, что очень жалеют, что упали не на ту планету. А красновато-жёлтый гигант был далеко, и в долгие скучные фазы зимнего солнцестояния она незаметно грустила, глядя на воинственного соседа и его спутниц.
Впрочем, возможно, тайком oна была даже рада, что гигант eё игнорирует – он был нужен ей лишь как светило, образ, ночной призрак. В космосе ведь всегда ночь, для того чтобы видеть и ощущать день, нужна атмосфера, эта драгоценная оболочка жизни, существующая во вселенной с вероятностью один к никогда. Козьмине чудилось, что её собственная атмосфера тонка и слишком уж прозрачна для снующих наглецов, пытающихся нарушить хрустальную чистоту оболочки.
Бред! Скорей всего, она была кометой, косматой гостьей, сторонившейся звёздных миров и появлявшейся только в самых неотвратимых случаях, чтобы немного покрасоваться, известить суеверных о надвигающихся выдуманных страхах, поразить романтиков, озадачить учёных, исчезнуть по расписанию и, упиваясь вернувшимся одиночеством, свободно лететь сквозь межмировую пустыню духа и материи. Впрочем, и это было неясно.
Где же всё-таки книга? Послезавтра клонилось к вечеру. Неужели опять внутренняя музыка вместо чтения? Половина струнной группы бастует, отказывается служить статистами – самореализации хотят. Дудук охрип. Предвечерняя какофония неистовствует. Пустота пульсирует в мыслях.