– Заманчиво, сынок, очень заманчиво. Но мой продолжительный выход в космос был нарушением, за которое меня, собственно, и не пустили больше в космос, – ответил вкрадчиво Чашников. – Я стал монгольским космонавтом.
– Почему монгольским? – щурился пристально Роман.
– Потому что меня пускают теперь только в Монголию. Собираются отправить в Париж, в Лондон, но в последний день решают все-таки в пользу Монголии. Но я нарушил. А актер ведь не может отойти от роли.
– Но импровизация? Импровизацию ты не учитываешь, пап.
– Всё зависит от рамок импровизации, от рамок, – разъяснял Чашников. – Одно дело – импровизация в рамках роли, другое – в рамках космоса, у которого, к слову сказать, нет рамок.
– Ты же сам говорил, что космос он везде. Значит, и в театре. А у кино тоже ведь рамок почти нет ни во времени, ни в пространстве.
– Так-то оно так, сынок. Но и небо может показаться с овчинку. Ты для чего хочешь идти в актеры? Для славы?
– А ты для чего полетел в космос?
– От отчаяния.
– А я, может быть, тоже. хочу пойти в актеры от отчаяния. От отчаянного желания – быть. Быть всеми. И Юлием Цезарем, и д’Артаньяном, и Ричардом Третьим.
– Тогда иди, – благосклонно разрешил Чашников.
– Ну что вы выкобениваетесь? – высказалась Мирра.
– Мы-то?.. – переспросил рассеянно Чашников. – Конечно. Рылом не вышли. Ты другое дело. Халат уже просидела на кухне – и радехонька! А все равно и великая ты актриса, и первый космонавт.
– Я актриса? Как тебе не стыдно. Я не актриса. А космонавт – да, вполне! Что космос? С тобой, Ваня, каждый день, как в космосе. А о театральной сцене я никогда не мечтала, не смела мечтать. Если же мой сыночек удостоится сцены, я буду счастлива.
– Опять о счастье затеяла. Вон у тебя таракан в тарелке, а ты о счастье рассуждаешь. А впору поговорить как раз об отчаянии.
– Я никогда не отчаиваюсь.
– Героиня!
– Да! В космос что? В космос, по чести говоря, всякий может отправиться. А на сцену только герои выходят и героини.
– Ума палата. А посуду вот не моешь.
– Мою.
– Не моешь. Грязная вечно посуда.
– Да как не мою, вон все руки кипятком обожгла.
– А ты, Маринушка, что думаешь о решении брата? – спросил Чашников у вошедшей на кухню дочери.
– Думаю, что после театра военных действий театр ему уже не поможет от отчаяния.
– Но он не участвовал в военных действиях. А ты полагаешь, доченька, что война обеспечивает человеку отчаяние?