Начинало светать, и пора было попробовать пешковьём по закрайкам прихватить где-нибудь на кормёжке гурана. Волоха надел фуфайку, какая была, и тихонько пошёл вдоль ключа, внимательно озирая кромку леса. И тут внезапно его так ужалило – прижгло в плечо, что он чуть не взревел, суматошно сбросил с себя фуфайку, которая тлела и прогорела уже насквозь, до рубахи. Чертыхаясь, он стал было мочить фуфайку в мочажине, но скоро осознав никчёмность своего занятия, утопил её сапогом.
В это время он услышал топот и щелкоток по ерникам и понял, что вспугнул козу, ту козу, которую он мог бы запросто стрелить. Вдобавок, переходя ключ, он неловко прыгнул с кочки на берег, подвернул ногу в лодыжке и захромал. Одно к одному. Из размышлений Волохи так выходило, что все эти несчастья были следствием того, что он лишился платочка, и подумал, что хорошо бы что-нибудь такое поиметь от Ирмы. Он прикидывал, под каким предлогом к ней подступиться, но каждый раз перед ним представал образ Серого. Хорошо бы, Ирма застукала Серого за бутылкой с Машутой в кустах и устроила бы ему, а Серый обиделся бы и, как Кеня Бакшеев, уехал в какие-нибудь дальние края насовсем! Вот тогда он точно заручится у Ирмы если не платочком, то чем-нибудь вроде того, и тогда ему снова повалит удача, и когда-нибудь – всё может статься – он даже научит сына Ирмы, сколько будет два прибавить два…
Волохе всё так же хотелось свежего мяса, и – уж такое дело – у него болела голова.
Ветры, ветры, ветры… Солнце гуляло уже достаточно высоко, и воздух, прогреваясь на южных склонах сопок, устремлялся вверх, на место притекал холодный низинный – колобродили весной воздушные массы в извечном своём тяготении к однородности…
По весне у Гарпана Еремеевича обострялась боль в суставах, и ноги торощило, точно не мозг в костях был, а горячий творожок.
Сей же день выдался как подарок – ясный, тихий и тёплый. Гарпан Еремеевич, случайно увидев двух парней с котомками, уходивших за дворы на дорогу в лес, – никак на глухариный ток – затосковал: а не сходить ли и ему на ток, вспомнить молодость. Сегодня поутихли ноги. Поначалу эта мысль показалась ему хулиганистой. «Какая тебе неволюшка кукурёжиться у костра на старости лет» – пробовал было урезонить себя Гарпан Еремеевич. Не тут-то было. Загорелась душа… Побегал по токам в своё время, есть что вспомнить. Восемнадцать глухарей в котором-то годе напичкал из «тозовки» за вечер и утро, на коне потом вывозил. Жадность это была или азарт? Ни то и ни другое, а недобрая тётка – послевоенная нужда. Мать лучше знала, кому в посёлке раздать глухарей.