Обрезал его знакомый челюстно-лицевой хирург, к которому почему-то обращались за помощью все уезжающие знакомые.
И вот наконец все сборы были закончены, чемоданы упакованы, несколько небольших бриллиантов были запрятаны в тайник, сделанный в пластиковых слаломных лыжах. Борис должен был изображать юного фанатика горного слалома, купившего незадолго до отъезда на все свои сбережения почти новые лыжи у незнакомого человека на барахолке. Легенда была придумана на случай прокола, для того чтобы спасти папу от неизбежной посадки за нарушение правил валютных операций. Борису еще не было четырнадцати, и поэтому его привлечь было нельзя.
В последний момент папу все-таки исключили из партии, но это уже не имело никакого значения. Бориса тоже должны были бы исключить из комсомола, но он туда, к счастью, еще не успел вступить.
Оставалось только одно дело, которое нужно было сделать. Он должен был объясниться с девочкой из соседней школы, в которую он уже пару лет как был влюблен. Уехать без этого он не мог.
Владлен Гутин шел по набережной в сторону дома, и его душили слезы. Только что в школе объявили о том, что завтра будет родительское собрание. Как он ненавидел эти сборища, где в присутствии всех родителей унижали неуспевающих детей. Но в советской школе считалось почему-то нормой выставлять неудачи слабых учеников на всеобщее обсуждение. Никем не оспаривалось, что, получив очередную дозу оскорблений и унижений, ребенок станет лучше учиться. Эффект, как правило, был обратным.
Перед учителями стояла невыполнимая задача: они должны были одновременно учить три совершенно различные группы детей: слабых, средних и сильных. И если со средними это еще как-то функционировало, то со слабыми и сильными ничего не получалось. Слабые не успевали за средними, сильные были не востребованы и не могли идти вперед. Исключение составляли только спецшколы, куда брали особо одаренных детей, из них и выходили будущие светила науки и искусства.
Владлен учился так себе, звезд с неба не хватал, но и двоечником не был. Он не боялся того, что мать, а на собрания ходила всегда она, узнает о нем что-то не то. Дело было совсем в другом. Ему было больно смотреть, как мать в стареньком пальтишке, платочке и стоптанных башмаках поднималась по ступенькам школьного крыльца. Потом она безмолвно сидела на собрании и тихо уходила домой. Никто с ней не заговаривал, она не представляла ни для кого никакого интереса.