– Вот это хорошо, Серый, что ты заговорил. Я уж подумал, что ты всегда такой неразговорчивый, а мы так и поедем в тишине в пучину радостей и горя, страданий и раздоров… – он почесал затылок. – Блин, забыл свой стих… Короче, в деревню.
– Что вы, бросьте. Я просто еще не привык к этим местам, поскольку только сегодня здесь оказался.
– Жуть как люблю новеньких, потому что они неизвестные. Ты не волнуйся, деревня у нас маленькая и уютная, все друг друга знают и любят. Хозяйство ведем, помогаем мало-помалу друг дружке, – продолжал он, глядя то на меня, то на дорогу. – Ведь человек человеку кто? – выкатил он на меня свои большие лазурные глаза.
– Брат? – ответил я неуверенно.
– Да! Брат, вот именно. Уж точно не волк, их здесь не любят, – мрачно сплюнул он. – Лет шесть тому назад случилось прямо на моих глазах. Муж соседки Ленки возвращался домой с тушей оленя наперевес, а мы, как полагается, костры уже разожгли для готовки, предвкушая сытный обед всей деревней. Но стоило ему немного отойти от леса, как на него набросилась волчья стая и стала затаскивать обратно. Одежда в клочья, крики, стоны, кровь брызнула, а никто и сделать-то ничего не может, поскольку ружье у пострадавшего осталось. В общем, все по домам заперлись, а мужик так и умер, царствие ему небесное… – Вася перекрестился и вновь взглянул на меня. – Ну а так, в целом, жизнь у нас идет разумная и размеренная, мы после того случая забор здоровенный поставили.
– Размеренная… – угрюмо повторил я, игнорируя кровавые детали Васиного рассказа.
– Но если заскучаешь, то тут из деревни до города запросто можно доехать. Километров сорок, правда. Я туда два рейса за день делаю, ночной и утренний.
– И не устаешь? – спросил я от нечего делать.
– А отчего же мне уставать? Знай, сиди себе спокойно и баранку крути. Вождение – моя страсть, за которую еще и платят… А вон с того уступа открывается удивительно красивый вид на нашу глубинку! Остановимся?
– Отчего же не посмотреть, если вид красивый? Тормози тогда уж…
Словоохотливый Вася остановил свой тарантас напротив зеленого холма, на котором росло все какое-то кривое и полузасохшее одинокое дерево, измученное рвущими его со всех сторон ветрами. К ветке была привязана излохмаченная тарзанка. Мы подошли к склону – он казался пологим, но уже через шаг срывался вниз крутым обрывом.