За секунду до того, как произнести свою фамилию, я уже знал, что спросивший будет в шоке. Это-то мне и нравилось – нравилось до того, что я всегда растягивал этот момент, а потом – раз! – и выдавал: «Каноседа. Меня зовут Сальва Каноседа». Каноседа! Лицо моего собеседника застывает, зрачки сужаются, и я вижу, как он крепится, лишь бы не выдать свой восторг («Надо же, познакомился с кем-то из семьи Каноседа!») или ужас («Ох, не стоило вставать поперек дороги Каноседе!») – пусть даже этот Каноседа, как я, строит из себя последнего олуха в школе или в компании. Я, хоть и не самый умный на планете (но и не самый тупой всё-таки), всё равно замечал эту эйфорию или панику, как бы мои собеседники ни старались ее скрыть, – и, признаюсь, улыбался. Улыбался и наслаждался минутой, без малейших угрызений совести. Да, быть Каноседой – это было круто. При каждой встрече с моим дедушкой – великим Каноседой, тем самым Каноседой, всенародным любимцем, главным защитником культуры в Каталонии, которого приглашали на все ток-шоу и дебаты, которого мечтали видеть своим кандидатом все политические партии, которого чуть ли не единогласно избрали «каталонцем года», – так вот, при каждой встрече я его приветствовал одной и той же шуткой:
– Дед, быть Каноседой – самый сахар!
А он всегда на это хохотал, и казалось, что его грудь, квадратная, чудовищная, непропорционально широкая для его невысокого роста, вот-вот треснет. Когда я был маленький, я однажды спросил: «Деда, у тебя там чемодан?» А он ответил: «Не чемодан, а железный сейф, вместо ребер». Каждый раз, как вспоминаю это теперь, хочется сказать: «Хватило же тебе наглости!» Но дед всегда смотрел на меня, скривив губы – вот-вот то ли улыбнется, то ли пошлет меня куда подальше, – и отвечал, как обычно:
– Ну и шельмец же ты!
Дедушка был президентом фонда Даниэля Каноседы. Фонд основал наш предок, который сотню лет назад сделал состояние на Кубе, причем на таком абсурдном деле, как торговля сахарным тростником. Мне всегда казалось какой-то мистикой, что на сахарном тростнике можно было нажить миллионы, – хотя секретное приветствие для меня с дедом вышло что надо! А еще более невообразимым было то, как поступил наш предок, когда приплыл домой со всеми деньгами. Ему захотелось, чтобы все на свете узнали: он самый благородный, самый ученый и самый щедрый каталонец в истории, – и он употребил свое состояние на то, чтобы основать культурный фонд.