После выхода из сумрака необходимость в бытовом общении для Марка, казалось, вовсе отпала. Он плотно встал на путь отречения и очищения всех аспектов себя. Кому могли быть интересны нравоучения и достижения Марка в ЗОЖ? Нет, страждущих не нашлось. Сказать, что он страдал от их отсутствия? Вовсе нет. Не о чем было страдать. Марк с детства был сам по себе. Жена, дети, дом заменили ему потенциальную потребность в друзьях. После сорока Марк часто признавался Кире, что она его единственный за всю жизнь нажитый друг.
* * *
Прохаживаясь в зелени Цветного бульвара, Сава долго считал гудки, пока Ника искала в сумочке телефон. Он смотрел на редких в этот послеобеденный час прохожих, на их озабоченные, в основной массе угрюмые лица, вялость осанки и широкий шаг, переводил взгляд на улыбающегося уличного музыканта с пустым чехлом от гитары у его ног, оборачивался на стук каблуков по граниту, искал память о своих упущенных мечтах. Ника так и не ответила, но перезвонила через 10 минут:
– Привет, прости, была за рулем. Как ты?
– Привет. Об этом потом. Я вот что хотел спросить. Про штаны и картошку ты сама придумала?
– Какие штаны?
– С сорок второй страницы. Я просто увидел это так живо: Герман стоит у окна, курит, выслушивает материнскую мораль и обдумывает, как бы ему на следующий день найти предлог, чтобы попасть в дом напротив, чтобы успеть на десять минут Кириных сборов.
– А-а-а, конечно, не я придумала. Всё так и было. Так же как и не ты придумал про щи.
– Хитро. До щей еще дожить надо. Они только в пятнадцатой главе.
– Какие наши годы. Доживем. Сам-то как?
– Идем по фарватеру вдоль мыса Доброй Надежды. Штормит.
– Держись, я заеду в пятницу, ставь чайник.
Мне приснилось небо Лондона
В нем приснился долгий поцелуй
Мы летели вовсе не держась
Кто же из нас первый упадет
Небо Лондона, Земфира
– Гер, я всё никак не пойму, как она тебя терпит? – вдруг озадачился Богдан после исповеди о своем сексуальном опыте с малолеткой, добивая второй косяк на терраске дачи Германа.
– Ты о ком?
– Ну, случайность по имени Люся, ставшая зачем-то частью твоей жизни. Как там у Довлатова, помнишь: «Татьяна взошла над моей жизнью, как утренняя заря. То есть спокойно и красиво, не возбуждая чрезмерных эмоций. Чрезмерным в ней было только равнодушие. Своим безграничным равнодушием она напоминала явление живой природы…»