Наконец он дождался. Филисиянин начал выдыхаться, его атаки замедлились, внимание ослабло, и тут Хилон сделал вид, что ошибся. Филисиянин радостно бросился вперёд, распахивая медвежьи объятья, и… со всего маху ударился спиной о песок – казалось, удар потряс гранитные колонны стадиона. Пара-тройка ударов сверху – и всё. Увитый эдельвейсами судейский жезл указал на Хилона, и стадион взорвался рёвом, приветствуя третьего участника состязания восьми по панкратиону сто семьдесят четвёртых Калаидских игр.
Хилон удалился с песка, не выказывая ни радости, ни торжества. Скакать и орать свойственно варварам, эйнем же состязается во славу бессмертных, а священное действо требует достоинства и сдержанности. В душе он, однако, был очень доволен. Мысль использовать силу соперника против него самого, изменяя её направление, пришла к нему во время занятий геометрией в Анфейском гимнасии. Он разработал несколько приёмов и с успехом опробовал их в палестре, теперь же настало время решающего испытания. Как знать, не обессмертит ли имя Хилона из Анфеи это новое слово в искусстве борьбы?
На скамье, укрытой от солнца каменным навесом, Хилона уже ждали будущие соперники. Давний друг и гостеприимец Тефей был знаком Хилону с детства, когда они вместе обучались в Сенхее у философа Тимокрита. На другом конце скамьи расположился ещё один давний знакомец – Эрептолем из Эфера, по прозвищу Ястреб. Неприязнь этих двоих можно было, казалось, попробовать на ощупь. Эрептолем подбил мятежников в сенхейской колонии Аркаире свергнуть связанную с Сенхеей партию, а Евмолп, отец Тефея, убедил сенхейцев поддержать изгнанное правительство деньгами и оружием. Эферияне подняли крик о вооружённом вторжении, сенхейцы в ответ предъявили эфериянам ряд обвинений, и теперь поговаривали, что дело может дойти до войны. Анфея, по давней дружбе, склонялась в этом споре к Сенхее, и Хилон без раздумий сел рядом с Тефеем, за что был награждён тяжёлым взглядом Эрептолема. Любые разговоры между участниками состязания возбранялись, и потому Хилон, ограничившись едва заметным кивком в сторону друга, обернулся к арене.
Филисийского атлета уже привели в чувство и увели. Храмовые прислужники тщательно засыпали песком и выровняли площадку. Дородный жрец в белом с синими полосами одеянии вышел на середину арены, и на весь стадион прогремел его глубокий звучный голос: