В глазах заколыхалось озеро, привязанная верёвкой к валуну стучалась в берег лодка. Ухватившись за кормовое кольцо, Рэймонд перешагнул борт и замочил ногу: на дне по щиколотку стояла вода. Глиняным черпаком, который находился здесь же под сиденьем, он вычерпал её.
Он удалялся от берега, попеременно загребая то справа, то слева. Пока что лодка плыла, словно по камням, настолько чиста была вода, потом глубина оборвалась вниз, и под килем потемнело.
Вскоре приблизился к первой своей сети. Медленно двигаясь вдоль поплавков, он поднимал её на воздух и опускал обратно. Трижды выпутывал массивное рыбье тело и бросал под ноги. Закончив с первой, проверил остальные сети, всего их было четыре.
Повернул назад к берегу. Привязав лодку, с плетёной корзиной поднялся к соснам, нарвал несколько пучков пахучей травы и ею проложил рыбу. Улов насчитывал шесть крупных карпов.
Он жил в краю, который цивилизация взяла в кольцо, но до сих пор не смогла им овладеть. Трудно поверить, что в перенаселённой Японии есть область, ещё не освоенная культурой, – насколько окультурил её Рэймонд, не стоило брать в расчёт.
Отшельнику, отрешившемуся от мира, не нужно уповать, что общество навсегда оставит его в покое. Временами с гор спускались люди – те, кому слухи о поселившемся на берегу анахорете навевали мысли о каком-то новом миропонимании. Нередко его гостями оказывались охотники, промышляющие в окрестных лесах лосей или медведей. Каждый по-своему постигал Рэймонда. Все соглашались, например, с благотворным влиянием первозданной природы на дух человека, но самые практичные из них замечали, что единения с природой нужны лишь по мере необходимости, соблюдаемые как некая гигиена духа, жить же всякому смертному надлежит не вне социальной среды, а как раз наоборот – внутри неё.
Рэймонд прошёл в дом и устроился за письменным столом. Его пальцы легли на стопку плотно исписанной карандашом бумаги. Листы заключали в себе пространственные размышления на различные темы и к тому же упражнения с японской слоговой азбукой.
Каждый день Рэймонд что-нибудь записывал.
Сосна на склоне горы
Отметы былого хранит
В глубоких морщинах коры.
И помнит замшелый гранит:
Сосна много старше горы.
Прочитав, он отложил лист, зацепил из стопки другой. Этот был бог знает с каких времён, несколько дней назад пришлось обновить на нём буквы, заново прописав их по старым. Запись запечатлела один эпизод той поры, в какую он ещё не умел слышать растения, когда их не колышет ветер.