– Да что мне делать-то теперь? – в отчаянии воскликнул детина. – Я ж не умею ничего!
– Жить, – твёрдо отрезал Матвей и плечо бывшего вожака стальными пальцами крепко сжал. Тот поморщился, но не отодвинулся и не дёрнулся даже. Так и остался сидеть, голову повесив.
– По совести жить, коли уж проснулась. И всё у тебя будет хорошо.
Подумал, головой покачал и честно поправился.
– Вернее, совести твоей будет хорошо. А жить не очень, по совести-то. Уж так заведено.
– Эй, божий человек!
Матвей резко встал, развернулся сразу всем телом, пригнулся и напрягся, точно перед броском. Тут же спохватился, расслабился. Чуть не выдал себя, балбес! Поведение-то не монаха, а хорошо натасканного бойца. Ладно, все в расстроенных чувствах, не обратили внимания, не подметили прокол.
– Чего тебе? – спросил недовольно и царапнул острым взглядом подошедшего лесного брата. Тоже крепко сбит, но до предводителя далеко, конечно. Иначе сам попытался бы предводителем стать. Стоит, моргает и глядит, точно виноватая псина. Ладно хоть ножкой не шаркает.
– Мы бабу наказали, – забормотал сбивчиво. – У самих-то ведь и в мыслях не было. Всё она, змеища! А мы и не помышляли даже.
Матвей глянул на край поляны, отшатнулся, в глазах потемнело. Показалось: передумал вожак, по совести жить, за старое взялся, и засветил огромным топором прямо Матвею в лоб. Круги фиолетовые в глазах расползлись, мир собой заслонили. Спасибо, хоть рассосались быстро.
На ближайшем дереве, на самой нижней ветке, безвольно повисло женское тело. На шее петля, руки за спиной разлохмаченной верёвкой стянуты, ноги болтаются. На одной ноге сапог чудом удержался, а со второй обувка слетела и по кривым, грязным пальцам стекает на землю тоненькая, желтоватая струйка.