Она вспомнила первую встречу. Большая компания веселых студентов, последний курс финансового, кто-то привел товарища, взрослого, умного, эрудированного, обаятельного.
Все девчонки в компании прямо прилипли к нему, наперебой стараясь привлечь его внимание, а он подошел к ней, Наташе, и сказал, улыбаясь:
– Потанцуем?
И они танцевали весь вечер. А потом он пошел ее провожать, и они целовались в подъезде.
Ей казалось, что она встретила свою половинку, так идеально они совпадали: он любил все то, что любила она, он восторгался теми же фильмами и книгами, что она, он разделял ее взгляды на искусство и литературу, он предугадывал ее желания, баловал то билетами на концерт, то внезапной поездкой в интересное место.
Однажды он пришел к ней и сказал:
– Как твой заграничный паспорт, продлен?
У нее задрожало внутри, она с трудом сказала:
– Продлен. А что?
– Собирай вещи, – сказал он, – наш рейс через два дня. Летим на Канары. Купальник не забудь.
Наташа собирала вещи, все еще не веря, что так бывает. Даже когда он заехал за ней и они сели в такси, она все еще не могла поверить, что это правда. Только в самолете, пошедшем на взлет, она расплакалась от счастья.
Там, на Тенерифе, Наташа часто ловила взгляды других женщин, когда он шел к бассейну, широкоплечий, высокий, загорелый, поджарый, как породистый жеребец.
Он шел, не замечая этих взглядов. Останавливался на краю, помедлив секунду – у Наташи замирало дыхание, так она любила его, – соскальзывал в воду.
Плавал, возвращался к ней, весь в сверкающих капельках, со счастливой улыбкой падал на лежак. Она вытирала полотенцем его спину и ловила теперь уже на себе взгляды откровенной зависти.
Там, после фантастически прекрасной, невероятной недели, он сделал ей предложение прямо в баре отеля, под романтическую музыку, встав на колено и протянув ей бархатную коробочку с кольцом.
А официанты принесли огромный букет цветов.
И все гости аплодировали, поздравляли их и желали счастья и детей.
Оттуда они привезли Дашу.
Что же изменилось?
У Наташи были слегка оттопыренные уши.
Он называл ее «моя Чебурашка».
Он говорил: «Я – твой Крокодил Гена, а ты моя Чебурашка!»
Он говорил: «Японцы считают оттопыренные уши признаком чувственности. Японцы мудры».
Почему же теперь он называет ее «чебурахнутая» и смеется над ее ушами?