Татьяна смотрела на разгоряченное лицо Астрид. Ее речь как огонь обжигала ее самолюбие. Как же такое возможно? Эта бомжиха несколько раз отнесла ее к разряду дурех. Да как она смеет говорить о слабости и силе, о том, что она не хочет брать судьбу в свои руки, веря эти глупым предсказаниям? Таня сглотнула воздух и, выкатив вперед грудь, приготовилась к обороне.
– Значит, вы не верите в гороскопы. Вы из тех умников, которые берут судьбу в свои руки, а не ожидают от звезд расположения. Значит, вы целенаправленно шли именно к такой жизни, какая у вас сейчас. Много же вам пришлось потрудиться, чтобы добиться таких результатов. А то как же? Спиться под забором и умереть в холодную ночь на мосту. Что ж, на это, пожалуй, вы потратили все ваши усилия. В тот день одежда с вас слезала вместе с кожей. Да уж… много вам пришлось постараться, чтобы довести себя до этого. Это ж надо, как вы держались все это время стойко. Ведь не мыться и мочиться под себя – это ж тоже нужно иметь терпение и настрой!
Татьяна выкрикивала фразы, с сарказмом надавливая на каждую из них. В каждом слове ощущалось ее сильное желание как можно сильнее кольнуть пациентку. Ярость хлестала по лицу, отчего щеки Тани стали красными как томаты. Но все как будто было бесполезно: на лице Астрид не дрогнул ни один мускул. Она не выглядела оскорбленной. Астрид будто бы даже с каким-то упоением слушала громкую тираду молоденькой девушки. Все то время, пока Татьяна с раскрасневшимися щеками, как комки грязи, кидала ей в лицо каждое слово, Астрид преспокойно сидела напротив и смотрела той прямо в глаза. И если бы в этот момент кто-то третий наблюдал за этой ситуацией со стороны, то непременно бы отметил, что худая и жалкая бомжиха вдруг неожиданно возвысилась, и выглядела достойно взрослой умной женщине, в то время как Татьяна в белом облачении медсестры вдруг приняла образ мелкой дворовой собаки. Когда же последнее слово со звоном вылетело из разгоряченных уст и, ударяясь о пустые стены узкого коридора, последним вторением эха затихло в конце отделения, Таня вдруг приосанилась. С ней такое бывало часто. Она под накалом эмоций, не имея ни малейшего желания себя сдерживать, начинала повышать голос, браниться и огрызаться, при этом закрывая глаза на то, кто перед ней стоит: ее родители ли, профессор по философии или же просто взрослый человек. В случае если она гневилась, она не могла себя сдерживать и уж тем более контролировать. Она открывала рот и просто выплескивала, что в ней бушевало. Высказавшись, она в следующую же секунду понимала, что наговорила много лишнего. Но при этом сожаление и стыд ее не особо мучили. Она даже после того, как выльет всю грязь на собеседника, могла сказать себе с полным осознанием, что все под контролем: «Нужно остановиться на этом, а то могу наговорить гадостей». И в этом случае она остановила себя именно так. И, заметив, что Астрид нисколько не тронули ее слова, она была еще более оскорблена. Астрид же, слегка усмехнувшись, медленно поднялась со стула, расправила полы своего огромного халата и медленно, почти даже дружелюбно сказала: