Это ее второе дежурство в приемном покое городской больницы. А ведь ее предупреждали, что тут бывает всякое. Но полная амбиций и самоуверенности Татьяна не пожелала себе легкой работы. Не для того она проучилась в колледже три с половиной года, чтобы потом сидеть в скучном терапевтическом отделении и то и дело возиться со всякой там сестринской документацией. Ей приключения подавай. Ведь ей нужно потом что-то рассказывать своим подружкам из колледжа и похвастаться. Таковы уж эти свежие выпускники медицинских учреждений.
Она отошла от стены, все еще смотря на свою руку. Светлые волоски на коже стояли, как наэлектризованные. Бурная жалость к себе на миг заполнила ее сознание. Всего месяц она работает в приемном покое как медсестра и еще совсем не привыкла к подобным зрелищам, открывшимся в эту ночь перед ней во всей красе. Буквально пару минут назад к дверям приемного покоя подъехала карета скорой помощи, и два здоровенных санитара небрежно выгрузили существо, истекавшее кровью. Загремела каталка, послышались возгласы, брань, возмущение, чертыханье и всякое другое посылание куда подальше. После этого из кареты выкатили чье-то тело, издававшее слабые вздохи и невнятное бормотание. Едва колеса каталки переехали порог больницы, как тут же кислый запах мочи вперемешку с удушающей вонью фекалий и запахом дешевого алкоголя заполнили до отказа весь коридор. Цинично бросив заполненный лист вызова на живот прибывшей, жалобно вопящей несвязанной речью, фельдшер бодро произнес:
– Принимайте красавицу! На мосту валялась, как собака избитая. – Саркастично улыбнувшись, добавил: – До утра, думаю, выясните, как там ее величают.
Слова выдавились сковзь кривую усмешку, и на его жестком лице тут же протянулись глубокие борозды, и как ни странно, это делало его чуть более симпатичным. Что-то напевая себе под нос, фельдшер в сопровождении двух санитаров пересек просторное фойе и был таков. Хлопнули двери кареты, запыхтел мотор, и машина умчалась в ночь на следующий вызов.
Прибывшая лежала не шевелясь. Ее лицо было раздутым, сплошь покрытым синяками и кровоподтеками. Правый глаз был заплыл, и казалось, будто под темно-бордовую кожу силой впихнули половинку лимона. Нижняя губа была разорвана, и на ней уже успела запечься кровь. Светло-каштановые волосы слиплись от рвотных масс и теперь напоминали толстые жгуты. Одета она была в толстый дырявый пуховик, явно снятый с чужого плеча. Мокрая, грязная, избитая до полусмерти женщина напоминала живой труп. Да и вонь, исходившая от нее, была больше характерна для разлагающегося тела. Хотя нет, даже трупы так не смердят. Зрелище было не из приятных. Она не вызывала ни жалости, ни сострадания; ничего, кроме отвращения. В таком виде ее бы даже родная мама не узнала.