Всякий раз, когда заговариваю о том, что хорошо бы нам не расставаться, она смеётся и закрывает мне рот поцелуем. Тревога, предчувствие утраты не покидают меня. Ощущения счастья и несчастья сменяют друг друга. Я не могу работать, трудно на чём-нибудь сосредоточиться; за радостью, восторгом следует страх потерять любимую. Я не хозяин своей судьбы, иногда кажется, что моя обрушившаяся на Аделию страсть пугает её, вызывает невольное сопротивление. Может быть, поэтому она всё чаще откладывает наши встречи. Только и остаётся, что молить о пощаде:
Будь милосердною, газель, к пленённому тобой,
Мой смертный час не приближай разлукой роковой,
Уж лучше жги глаза мои своею красотой.
Змеёю обовьёт меня огонь твоих ланит,
Сомкнёт объятия свои и сердце поразит.
А сердце меж твоих грудей приковано моё,
Где ледяной души твоей пустынное жильё,
Два спелых яблока растут и каждое – копьё.
Лишь посмотрю на них – в меня копьё летит
И жаждет тела моего: ему неведом стыд…
[73]Как бы я ни тешил себя надеждой провести жизнь рядом с той, которая превратит будни в праздник, понимаю: супружеская жизнь – это не иссушающая душу ревность и страсть, а уверенность в привязанности, привычка, верность. Именно то, на что не могу рассчитывать в наших отношениях.
Вскоре случилось то, чего страшился, – стою перед запертой дверью и не знаю, что делать. Одна страшная мысль сменяется другой: уехала, уехала навсегда… Какой-нибудь вельможа увёл её в свои хоромы… Что делать? Ждать. Непременно появится здесь, должна появиться, а если уйду, она именно в это время может вернуться. Но что я скажу ей? Чем смогу удержать ту, которая мне не принадлежит? Подобно выгнанному псу, сел рядом с её домом на окаём старого, давно заброшенного фонтана и стал ждать.
Вечер сменился ночью. Нет сил подняться и уйти, душа словно окаменела; время остановилось – нет ни прошлого, ни мыслей о будущем. Не знаю, сколько бы ещё просидел, если бы не услышал чей-то раздражённый женский голос из окна на втором этаже:
– Уехала она!
Я не двинулся с места.
– Совсем уехала! Навсегда!
Чувствую своё окаменевшее лицо, взгляд, устремлённый в никуда. Наконец поднимаюсь, ослепший и оглохший, бреду по тёмной онемевшей улице… О том, что сердце не разорвалось от горя, свидетельствует выглянувшая из-за туч луна, она подмигнула мне и снова спряталась за тучу… И, как брошенный ею спасательный круг, в памяти всплыли строчки ибн Гвироля: