всегда казалось мне фантастическим, а что касается цитируемого г-ном Керенским Хвостова
[5], последний, в чем ныне не остается сомнений, вел двойную игру с императрицей и Думой и был страшно разгневан, когда Распутин, которого он считал мертвым, полностью отстранил его от дел.
С другой стороны, Николай II не всегда был простым орудием, что, на мой взгляд, прекрасно доказывают его письма к императрице. Его портрет, нарисованный перед самой революцией бывшим премьер-министром Коковцовым, вышел не только очень живым, но и неоспоримо точным. Однако Коковцов лишился поста именно из-за атак на Распутина и, вспоминая встречу с императором, подозревал, что императрица оказывала на него какое-то оккультное влияние. На одной аудиенции, состоявшейся в то же время, подобное впечатление сложилось и у сэра Джорджа Бьюкенена. Этот дополнительный штрих точнее рисует обстановку, в которой проходила аудиенция, а полная апатия императора в предреволюционный месяц уже не вызывает сомнений. Впрочем, сам г-н Керенский вносит в портрет поправки, описывая Николая после отречения.
Проясняя другой вопрос, я не знаю другого свидетельства, которое лучше опровергало бы склонность императрицы к заключению или просто согласию на сепаратный мир, чем собственное признание Протопопова[6], что это было целью его государственной политики. Наоборот, многочисленные доказательства подтверждают, что императрица неодобрительно относилась к любым поползновениям подобного рода. Узнав в тобольской тюрьме о прибытии большевиков на переговоры о мире, она 9 (22) декабря 1917 года написала поистине поразительное письмо: «Боже мой, переговоры о мире, какое несчастье!.. От всей души хотелось бы видеть духовный мир в русских сердцах, но не предательский с немцами».
Я не могу поверить, будто в марте 1917 года либеральная и радикальная русская демократия сосредоточила все усилия на победе в войне. Знаю, Керенскому этого очень хотелось, надо отдать ему честь и признать, что он честно исполнял обязательства своей страны перед союзниками. Правда и то, хотя ныне об этом полностью забыто, что многие самые пламенные революционеры хорошо и ясно понимали, что в случае победы Германии русское революционное правительство не добьется никакой стабильности. Только не соглашусь, что подобное мнение разделяла вся страна или интеллектуальная элита в целом.