– так говорил парень.
Несколько раз Тео хотел поговорить с Уэнди насчёт капитанов и, в частности, насчёт гомосексуальности, но всякий раз его что-то останавливало. Оливер же, не стесняясь в открытую, спрашивал об этом медсестру, и получил ответ, который в корне отличался от написанного в книге. Она сказала: «Будь с тем, с кем твоё сердце, неважно, кто это будет». Уэнди многое видела и всё понимала. Когда мальчики спали в мед. кабинете, она не препятствовала этому, как и близости Джейн и Генри – всё равно они бы её не послушали. Единственное чего боялась Уэнди беременности Джейн, поэтому прочитала этой парочке целую лекцию о том, к каким последствиям может привести нежелательная беременность. Джейн же могла похвастаться своей проницательностью, от неё не ускользнула реакция Оливера и Генри на гомосексуальные отношения между мальчишками в книге, а по Нику можно было всё читать как по открытой книге. Она не заводила разговора с Генри об этом, но с этого времени испытывала опасения относительно Оливера – она видела, как мальчик смотрит на её парня, и осознавая то, что Генри принадлежит ей, испытывала чувство торжества и даже некоторую жалость к Оливеру.
После возвращения Тома и Донована из госпиталя друзья никогда не ходили поодиночке, и всегда под рукой у них было их оружие. Они внимательно следили за прибывшими и справлялись об их самочувствии у Уэнди. Бывшие командиры стали изгоями, они лишились своей власти, однако другие воспитанники их побаивались. Срывать свою злость на других детях троица не рисковала, потому что, в каждом племени действовал принцип: один за всех и все за одного. Если бы они попытались обидеть кого-то, то на них пошло бы всё племя, поэтому они держались особняком, продумывая план мести. Их не устраивало своё теперешнее положение. Но пока Тео, Габби, Джейн, Оливер и Ник ходили в полном здравии, ни о каком контроле и власти над другими не могло идти и речи. Тем более в каждой группе был свой предводитель, от которых тоже нужно было избавиться. Остальные дети либо делали вид, что не замечали их, либо шарахались при виде Тома, Донована и Шкафа, как от прокаженных, особенно от Тома, вид которого действительно внушал ужас.
* * *
Близилось Рождество, и двадцатого декабря, Тайлер ехал в приют с подарками для детей. В прошлом месяце он не встречался с ними, хоть и безумно желал видеть Габби, ощутить, как от её прикосновений по телу разливается нервное возбуждение. Тайлер понимал, что не должен чувствовать ничего подобного к девочке, совсем ещё ребёнку, не должен об этом даже думать, но мысли сами врезались в голову, и день за днём он снова и снова прокручивал в голове их встречу, – вот её заплаканные чёрные глаза, которые с ненавистью глядят на мужчину, вот она своими маленькими кулачками бьёт его от бессилия, а уже через минуту обнимает в ответ, он шепчет ей ласковые слова, и девочка, что-то бормоча сквозь слёзы, кивает головой. Мужчина помнил её быстрый поцелуй в щёку, когда он отдал ей фотографию, то, как она залилась краской и, стыдясь проявления своих чувств, убежала ни разу не оглянувшись. Он надеялся избавиться от мыслей о Габби, как от наваждения, и чем яростнее он старался не думать о ней, тем более отчётливый образ девочки вставал перед ним.