– Ну, что там у тебя? – спросил Лукиан. – Почему твое слово расходится с делом?
Лукий неловко свалился на землю. Здоровой ногой он пытался выдернуть коготь. Игемон шел к нему.
– Так в чем дело?
– Этот человек, – тихо сказал сотник, – старик…
– Что – старик? Почему ты валяешься, как нашкодивший раб, в его ногах? Ты что, пьян?
– Руки, – попытался объяснить Лукий, – мои руки… Старик, – он уже шептал, – волшебник и маг.
– Волшебник и маг? – переспросил игемон. – Вот эта худая плеть?
Он подошел вплотную к висевшему человеку, усмехнулся и плюнул ему в лицо. Лучше бы он этого не делал.
Сотник, изловчившийся высвободить свою плоть от железа, лежал и стонал. Он был привычен к боли, и не она вытеснила теперь стон из его груди. На Лукия смотрел игемон, и это было хуже пытки, страшнее парализованных рук. Игемон стоял к нему спиной и глядел на него в упор. Два колеса очумелых глаз, которые теперь запросто могли созерцать собственный зад.
Зрители давно разбежались. Им повезло, но воинов держал долг. Теперь, объятые ужасом, они стали умолять старца, чтобы тот сжалился над Лукием: кому нужен сотник без рук? И зачем народу игемон, который не видит, куда идет, или пятится задом?
– Пощади, старче! Отврати гнев свой и Божие мщение. Ты говорил, что нельзя отвечать злом на зло.
– Снимите меня.
У него был мягкий и ровный голос. Не похоже, чтобы он хотел мстить.
Легионеры обрезали веревки и бережно сняли старика с дерева. Подали ему одежды и помогли облачиться. Сотник лежал не шевелясь и молчал. То и дело хватаясь руками за голову, игемон топтался по кругу.
– Жив Господь, – сказал старик, – и в сердце моем нет злобы. Бог воздаст каждому по его заслугам. Радости и мукам не будет конца.
– Велик твой Бог и в Нем только истина, – отозвались воины. – Пощади нас, человек Божий!
Они так и говорили вместе, одним страхом. Все пали на колени. Некогда внушительное лицо игемона, приводившее народ в трепет, украдкой косило из-за собственной спины за развитием событий. Выглядело это омерзительно, и Лукий, почувствовавший, что его ждут, заговорил:
– Прости, отец. Мне не доставляет удовольствия рвать телеса, я не собака. Но закон и моя должность… Будь они прокляты. Если ты исцелишь меня, я пойду за тобой и приму твою веру.
– Благословен Бог наш, ныне и присно, и во веки, – отозвался старец.