Оставив позади себя некого Рамилиуса Бонмарито, преступника, чье недостойное жизни тело земля приютила почти полвека назад, мужчина поднялся ещё выше, на самую вершину кладбища. Без особой надежды он подошел к одинокому надгробию, и его старое сердце ухнуло, забившись о рёбра, словно птица в неволе – он нашел её.
Как во сне он подошел ближе. Могила, будто прокаженная, стояла в отдалении от других надгробий – словно погребальщики опасались, что, воздвигнув её рядом с другими надгробиями, она заразит их коррозией или какой-нибудь другой смертельной болезнью.
Шепча губами выбитые на камне слова, мужчина не мог отвести от них взгляда: ему казалось, что он так и видит эту усмешку, так и слышит эти глумливые издевки: «Ну и что ты мне сделаешь, старикашка? Я уже мёртв, меня уже давно нет, а ты стой здесь, словно побитая жизнью собака, и смотри на меня, каким я был когда-то – лихим, веселым, беззаботным…»
Колени мужчины подогнулись, он содрогнулся и, не выстояв, рухнул на землю. Гримаса боли исказила его старое лицо. Он чувствовал, что по щекам градом льётся что-то солёное: пот или слёзы – этого он понять не мог.
С трудом оторвав взгляд от удивительно ярких, словно бы подсвеченных внутренним сиянием, слов, мужчина заметил на земле, за надгробием, букет серых цветов. Он медленно встал и поднял их. Цветы были очень старые и очень грязные, комки земли приклеились к искусственным лепесткам, по стеблю быстро перебирали лапками черные насекомые. Тогда мужчина и почувствовал это – ярость, раздирающую грудную клетку, рвущуюся прямиком из сердца. Он начал остервенело рвать сухие бутоны, крик боли вырвался из его горла и спугнул затаившихся на ветвях птиц.
– За что?! За что, Боже, за что?..
Он снова упал на колени, глаза его наполнились слезами. Неужели можно так сильно ненавидеть того, кто уже умер?
– Доченька, девочка моя…
Мужчина бессвязно бормотал слова: слова, которые нелепо повисли в жарком, душном воздухе, в них больше не было никакого смысла, они обращались к пустоте, к тем далёким дням, когда он жил как все, как все вставал по утрам, чистил зубы, пил горячий кофе, радовался пению жаворонок и редким – боже, таким редким – разговорам с дочерью на пропахшей морем веранде.
Неожиданно его взгляд зацепился за что-то тёмное, выбивающееся из грязно-жёлтой травяной палитры. Мужчина сморгнул и увидел поржавевший колышек от могильной ограды – видимо, отколовшийся во время какой-нибудь очень сильной грозы. Не дав себе ни минуты на раздумья, он подбежал к нему, как к спасательному кругу, и, крепко сжав железный прут в руках, стал что есть мочи бить им по могиле. Он лупил по ржавому камню, дробил его на бесформенные глыбы, бил им по фамилии и имени, колом ударяя по призрачному насмехающемуся лицу. Сила, что копилась в нём все эти годы, сила, которую он бережно хранил в своей душе, выливалась из него, словно сочившаяся из расковырянной ранки алая кровь. Он бил и бил, пока от могилы не осталось одно раздробленное месиво.