– Где твой отец? – спрашивает Томми.
И игривая искорка, которая всегда горит в больших голубых глазах Элли… исчезает в одну секунду.
– Он спит. Он не пойдет.
Марти кашляет, бросая на меня недовольный взгляд, но не говорит ни слова. Мы все направляемся к машине.
Я разворачиваюсь к багажнику и быстро приклеиваю каблук Элли, затем передаю его ей через окно на заднем сиденье.
– Томми отвезет тебя, я догоню. – Кофейня закрыта на весь день. – Я еще раз все осмотрю, удостоверюсь, что все надежно заперто.
Она надевает солнцезащитные очки в форме сердечек.
– Хорошо, но не опаздывай. Вы, ребята, единственная группа поддержки, которая у меня есть. Я ожидаю услышать от вас серьезные «гоу, гоу, гоу».
Я киваю.
– Меня ничто не остановит.
* * *
– Вставай.
Эрик Хэммонд лежит в постели на спине, все еще одетый во вчерашнюю серую футболку и брюки – от него воняет, как от полов в барном туалете. Он не двигается с места, когда я снова его зову, а у меня нет ни времени, ни терпения, чтобы валять дурака.
– Эй. – Я шлепаю его по щеке, сдерживаясь, чтобы не врезать по лицу, потому что нокаут вряд ли ускорит процесс.
– Эй! Пойдем – поднимайся.
– Что? – Он вдыхает, фыркая, и его глаза медленно фокусируются на мне. – Какого черта ты здесь делаешь?
Я подхожу к шкафу, сдвигаю вешалки, ищу костюм.
– Твоя дочь сегодня оканчивает школу. Я проконтролирую, чтобы ты добрался туда, где тебе следует быть.
– Элли? – говорит он в замешательстве.
– О, ты знаешь, что она твоя дочь? Я просто не был уверен, что ты знаешь.
– Это сегодня? – спрашивает он, потирая лицо.
Я нахожу темно-серый костюм и белую рубашку, все еще в пакете из химчистки, и они вроде выглядят сносно.
– Это сегодня. И она произносит прощальную речь.
Он потирает щетину с проседью на подбородке. И опускает голову.
– Черт возьми. Черт возьми. – Он поднимает голову, встречаясь со мной взглядом, его голос похож на шорох наждачной бумаги. – Логан, верно?
Я киваю.
– Ты, должно быть, думаешь, что я просто кусок дерьма.
Я сжимаю челюсти.
– Не имеет значения, что я думаю.
– Ты не понимаешь. – Он открывает ящик прикроватного столика и достает фото в рамке, смотрит на него – разговаривает больше с фотографией, чем со мной.
Я смотрю на Эрика Хэммонда и вижу человека, которым он был раньше. Сильный и прямой – даже благородный. Это было до того, как тяжесть жизни согнула его пополам, превратила в унылый мешок с костями.