– Так ты возьмешься за дело Мэна? – спросила она, когда мы встали из-за стола.
– Пожалуйста, больше не упоминай этого имени. Ни при маме, ни вообще при ком-либо.
– Хорошо, – и она преданно взглянула на меня, чтобы подчеркнуть обещание.
Машина стояла на обочине улицы Монтегю, но мы не успели до нее дойти, как нас кто-то окликнул.
– Простите, – проговорил незнакомец.
Он подошел со стороны бистро.
Сначала я подумал, что я что-нибудь там позабыл.
Это был тот самый мужчина, что косился на нас из-за дальнего столика: среднего роста человек, белый, одетый в желто-зеленый спортивного стиля пиджак, черную рубашку и брюки.
– Извините, – сказал он снова, приблизившись.
Туфли его выглядели так, словно они были сплетены из соломы.
– Ты не должна с ним идти, – обратился он к моей дочери.
– Хм? – отозвалась она.
А я не знал, то ли заехать ему в челюсть, то ли расцеловать в обе щеки.
– Ты все не так понял, дружище, – сказал я. – Это – моя дочь.
Он нервно заморгал, затем присмотрелся получше. Мы в общем-то похожи, если отмести в сторону и юношеский оптимизм, и отпечаток былой боли.
– Ох, простите. Мне очень неловко. Я-то думал…
– Знаете, – добавил я, – я благодарен вам, что приглядели за юной леди. Но тут все в порядке.
– Вы подумали, что он мой парень? – с любопытством невинно поинтересовалась дочка.
– Моя младшая так и пропала на улице, – сказал он, глядя на меня.
– В следующий раз сделайте фото на мобильник и отправьте в полицию, – предложил я. – Это со всех сторон безопаснее.
Мы весело доехали до Палм-Бич. Эйжа любила слушать Сиднея Беше[9], потому что «у него кларнет такой, словно кто-то разговаривает».
Я рассказал ей историю, как Беше однажды ввязался в настоящую дуэль с другим музыкантом в Париже, потому что тот сказал ему, будто он фальшивит.
– Что, правда? – спросила она. – И он застрелил этого парня?
– Они намного лучше играли джаз, чем стреляли. Он промахнулся и попал в секунданта. Кажется, это была женщина.
– И со мной будет то же самое, если стану болтать о твоих делах?
– Необязательно, но очень может быть.
* * *
Мы позвонили в дверь, и на порог трехэтажного особняка из белого кирпича вышел муж Моники. Он ожидал, что моя дочь вернется одна.
– Привет, Джо, – бросил он.
– Здравствуй, Коулман.
– Что ты здесь делаешь?
– Папе нужно поговорить с мамой, – непререкаемым тоном заявила Эйжа.