– Как? – тихо спросил он.
– Как ты в ведомости за зарплату расписываешься, – опять подсказала Фаня.
После обмена подписями и звеньями брачных оков из ЗАГСа вышла новая ячейка общества.
– Слушай, Фанюшка, если я тебе больше не нужен, может, тогда домой поеду. Там скоро хоккей начнется. А? – заискивающе глядя ей в глаза, спросил Хомячков.
– Вот все вы мужики такие. Не успели жениться, как сразу норовят налево махнуть! – возмущенно всплеснула руками молодая жена. – Но запомни, со мной этот номер не пройдет. Вперед. Нас ждут мои родственники.
И, нежно взяв Хому под руку, потащила за собой.
По обилию еды и родственников Фанина квартира напомнила Хомячкову студенческую столовую. Все шумят, все снуют туда сюда и никто не обращает на тебя внимания. Но вот первой опомнилась Фанина мама.
– Доченька моя родная! Радость то какая! Увел все ж таки ясный сокол сизую голубку. Расплелись твои девичьи косы! Уходишь ты из родного дома в далекие края! – запричитала новоиспеченная теща, размазывая ровным слоем тушь по щекам и искоса поглядывая на смущенного зятя.
Вслед за ней, вторыми голосами вступили Фанины тети и дяди, бабушки и дедушки, а также остальные дальние и не очень родственники.
– С праздником! Поздравляем! Чтобы, как говориться, у–у–ух, как говориться! И так далее.
После песнопения в руках у тещи оказался душистый каравай с солонкой. Хомячкову дали его понюхать, Фане укусить и пригласили всех за стол. Начался пьянка по поводу.
Сидя во главе свадебного стола, в тени своей нежной супруге, Хома поначалу чувствовал себя, под пристальными взглядами, как главное блюдо в этом меню, которое все хотят попробовать, но берегут на сладкое. Но с каждой звякнувшей бутылкой под столом внимание к нему становилось все меньше, тосты стали произноситься все реже и короче, а в конце застолья, люди наевшись и напившись стали развлекаться. Мужики, кто помоложе, пошли на лестничную клетку выяснять отношения, Фаня с мамой, укрывшись в ванной, разбирали подарки, женщины под голоса дикторов из программы «Вести» танцевали, а дедушка по бабушкиной линии собрал оставшихся и с упоением рассказывал, как гонял Махно по бескрайним степям Беларуси. Когда кончился его словарный запас, он решил показать все это в лицах и, оседлав для этой цели табурет, стал скакать на нем вокруг стола. Стул, никогда не мысливший о карьере лошади, не выдержал такого аллюра, ножки подкосились и он с треском рассыпался.