Я прекрасно плаваю до сих пор, но панически боюсь глубины. И все же заплываю за буйки, дрожа от страха, твердо следуя концепции своей жизни – преодолевать трудности.
На пляже мы ели с большим аппетитом. Обычно это были вареные яйца, перья зеленого лука, хлеб и редис. Редко – колбаса. «Любительская», «Эстонская» по 2 рубля 20 копеек или шпиг. Накупавшись до посинения мы плюхались, дрожа всем телом, за накрытый матерью импровизированный стол. А отец приносил бутылку «Лимонада». Его продавали в двух шагах от нас: на асфальтовой дорожке останавливалась тележка с напитками. Иногда мы получали мороженое по 10 копеек. Брат любил «Фруктовое», а я «Молочное». Мы, конечно, обожали брикеты и вафельные стаканчики, но это стоило уже 13 копеек или 15, если пломбир – такая роскошь позволительна была только у бабушки во время похода в кинотеатр.
Мороженое съедалось, а палочка стаканчик вовлекались в игру: можно было делать «пирожки» из песка или носить стаканчиком воду, пока он не расклеится, а палочкой отделывать свою крепость, чертить дороги, дырявить окна и бойницы.
Найти красивую ракушку – вот был праздник! Но воронежское водохранилище было богато плоскими шкатулками несъедобных устриц и крайне мало воспроизводило на свет вычурных улиток. И все же панцири их попадались нам. В отличие от устричных раковин, твердых, как камень, улиточные домики были хрупкими и ломались. А по цвету не отличались от устриц и речного дна – такие же зеленовато-бурые, нерадостные.
Из устричных ракушек необходимо было добыть вожделенный перламутр – это же драгоценность, годящаяся и для украшения, и для поделок, и для «секретиков». Этому Саша обучился в определенном возрасте, он каким-то образом вытачивал перламутровые поделки. Но занятие оказалось трудоемкое и малоинтересное – игрушки для нищеты, пытающейся в детстве хоть как-то развлечь себя, подпитываясь врожденной тягой к прекрасному.
На покрывале от мокрых плавок оставался след. Но сидеть на песке я не любила. Он был горячим и забивался под трусы. Это была та ложка дегтя, что портила прелесть отдыха: ноги, попа, живот и спина в белом песке. Он подсыхал, стягивая кожу, и мы снова срывались в воду, чтобы смыть с себя эту скрипящую кольчугу. Худые, поджарые, загорелые тела несутся по берегу, молча или с криком, врезаются в воду и с силой преодолевают ее сопротивление – вот оно, сое детство. Мир, порою казавшийся невыносимым. А сейчас, после сорока, так много обнаруживается в этом мире прекрасного и безвозвратно утраченного, что сердце сжимается от боли, и слезы застилают глаза.