– Эми справится.
Не решусь описать поразительную черствость, с какой это было сказано. Я смутился, но постарался скрыть свое смущение, приняв тон моего дядюшки Генри, священника, когда он уговаривал кого-нибудь из родственников принять участие в благотворительной акции.
– Не возражаете, если я буду говорить с вами откровенно?
Он улыбнулся и согласно кивнул головой.
– Разве она заслужила такое отношение?
– Нет.
– У вас есть к ней претензии?
– Никаких.
– Разве не бесчеловечно вот так бросить ее, безвинную, после семнадцати лет брака?
– Бесчеловечно.
Я посмотрел на Стрикленда с удивлением. Безоговорочное согласие с тем, что предъявлялось ему, выбивало почву из-под ног. Положение мое становилось затруднительным, если не сказать смехотворным. Я готовился к тому, что придется его убеждать, вызывать в нем сострадание, поучать, предостерегать и выдвигать требования, прибегая при необходимости к язвительности, негодованию, даже к сарказму, но что прикажете делать исповеднику, когда грешник признает свой грех, но не раскаивается в нем? Я о таком и не слыхивал, ибо моя привычная тактика сводилась к отрицанию предъявляемых мне обвинений.
– Ну, так что? – спросил Стрикленд.
Я постарался презрительно скривить губу.
– Раз вы все признаете, что тут скажешь?
– Видимо, ничего.
Я почувствовал, что довольно неумело выполнил возложенную на меня задачу, и разозлился.
– Но, в конце концов, нельзя же оставлять женщину без гроша.
– Почему нельзя?
– На что прикажете ей жить?
– Я семнадцать лет ее полностью обеспечивал. Может, теперь она для разнообразия сама о себе позаботится.
– Она не может.
– Пусть попробует.
Много чего нашлось бы на это возразить. Я мог бы поднять разговор об экономическом положении женщины, об обязательствах, которые – гласно и негласно – берет на себя мужчина, вступая в брак, и о многом другом, но я понимал, что тут важно лишь одно.
– Вы ее больше не любите?
– Нисколько.
Все поднимаемые мною вопросы почитались в человеческой жизни очень серьезными, но в манере, с какой Стрикленд на них отвечал, было столько задорной наглости, что я кусал себе губы, чтобы не прыснуть от хохота. Мне приходилось напоминать себе, что его поведение омерзительно, и через силу вызывать негодование.
– Черт побери, не забывайте, у вас есть дети. Что плохого они вам сделали? Сами они не просились в этот мир. Если вы и дальше будете действовать в том же духе, их выбросят на улицу.