– Кларк. Доктор Кларк. Мария, над вами никто не издевается. Я уже понял, что вы считаете себя великой пианисткой.
– Считаю? О нет! Я и есть пианистка, – назвать себя великой у нее не повернулся язык.– Довольно известная пианистка.
Доктор кашлянул, придвинул стул и уселся на него, сцепив пальцы в замок.
– Мария, так иногда бывает. Есть такое явление, описанное в медицине как подмена воспоминаний. Случается у некоторых пациентов, длительное время находившихся в коме. Ваш мозг воспроизводил что-то вроде снов, которые сейчас вы принимаете за свои воспоминания.
Ладони Марии взметнулись к ушам, плотно закрывая их. Только не слышать этот бред. Она плотно зажмурила глаза. Только бы не видеть доктора. Это неправда. Это не может быть правдой. Просто этот человек хочет отнять ее личность, превратить ее в пустое место, в тень без имени и прошлого.
– Я Мария Соул, и я известная пианистка, – повторяли ее губы, сначала тихо, а потом всё громче и громче, перекрикивая его размеренную речь – он что-то пытался ей втолковать.
Когда она немного успокоилась и открыла глаза, то увидела Кларка, который сидел на стуле в той же позе и смотрел на нее. Она подумала, что со стороны выглядит совсем спятившей.
– Мария, у меня есть одно предложение, – мягко произнес Кларк. – Вы мне будете рассказывать ваши воспоминания, и мы попробуем разобраться, что имело место, а что вам привиделось.
Его ровный доброжелательный тон поколебал ее уверенность. Вдруг он прав? Он врач, а она пациентка. Кто из них двоих может быть ближе к истине? Может, рассказать всё ему? Открыться? Довериться? Позволить незнакомцу судить о ней не по улыбающейся отфотошопленной фотографии с обложки дорогого журнала, а по содержимому черепной коробки и тому, что спрятано под ребрами? Можно ли при нем препарировать саму себя, чтобы разобраться, что с ней не так? Мария задумалась. Ее открытость можно было сравнить с платьем в пол с высоким воротом, наглухо застегнутым на сто пятьдесят мелких пуговок. С Люси она могла ослабить давление воротника и расстегнуть пару-тройку пуговиц. С Джефом позволяла себе чуть больше. Даже оставаясь наедине с собой, она не расстегивала платье до конца, а чтобы снять его не могло быть и речи. Для человека, который застегивает свою душу на все сто пятьдесят пуговиц перед тем, как выйти из дома, открыться кому-то сродни шагу с крыши небоскреба. И Мария приняла решение, занеся ногу над пустотой.